«Утром разговор за гумном с Мишкой.Приехал с фронта на побывку.Молодой малый, почти мальчишка, но удивительная русская черта: говорит всегда и обо всем совершенно безнадежно, не верит ни во что решительно…»
Произведения Клавдии Владимировны Лукашевич (1859–1937) пронизанные милосердием, состраданием любви к детям составляют золотой фонд русской детской литературы. Большинство произведений сборника «Честное слово» впервые публикуется после столетнего забвения замечательного автора. «Я изображала правду жизни, но брала большею частью хорошее, чистое, светлое; оно действует на юных читателей успокоительно, отрадно, примеряюще» – писала К. Лукашевич. По
Клавдия Владимировна Лукашевич – одна из наиболее популярных детских писательниц. На литературное поприще вступила она в 1881 г. совсем еще юною, прямо со школьной скамьи. Первое ее произведение «Памяти царя Освободителя» было напечатано в «Детском чтении», редактором которого тогда был известный писатель, Виктор Петрович Острогорский: он ободрил молодую писательницу и был ее кретсным отцом на литературном поприще. Другой, не менее известный пист
Роман «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни» и вечная история любви, одно из самых значительных произведений русской словесности, герои которого уже третий век любимы читателями. Книга проиллюстрирована рисунками А.С. Пушкина, сделанными поэтом на рукописных страницах романа. Издание включает новые современные комментарии В.Л. Коровина.
Вот и подошел к концу учебный год. Ваш ребенок переведен в 5-й класс. Впереди летние каникулы! Но у вас в руках список литературы на лето… Как успеть найти и прочесть все необходимое? Очень просто! Вы держите в руках уникальное издание – хрестоматию, составленную специально для будущих учеников 5-го класса.Хрестоматия содержит именно те произведения, которые задают для прочтения на каникулах в большинстве школ, и может быть использована со всеми
«Двор был богатый, семья большая.Старик, наплодив детей и внуков, в свое время помер, но старуха зажилась и жила так долго, что казалось, никогда не будет конца ее жалкому и нудному существованию…»
«В наших местах есть довольно большой лес, который зовут Островами. Вот что случилось в нем несколько лет тому назад, на Святках, когда караулил его некто Ермил, малорослый, коротконогий, морщинистый мужичишка…»Первоначальное название рассказа «Ермил».
«Устин, отец Парашкин, жил при большой Новосильской дороге.Место, что он выбрал себе, отойдя от господ, было безлюдное. Ржи морями разливались по волнистым полям вокруг его степного двора. Во ржах за двором стояли два бесприютных дубка, шли неглубокие овраги, густо зараставшие к лету белыми цветами…»
«Рассказывал и пел этот „Стих о сироте“ молодой лирник Родион, рябой слепец, без поводыря странствовавший куда бог на душу положит: от Гадяча на Сулу, от Лубен на Умань, от Хортицы к гирлам, к лиманам. Сказывал и пел на пароходике „Олег“ в Херсонских плавнях, в низовьях Днепра, в теплый и темный весенний вечер…»Первоначальное название рассказа «Лирник Родион».
«Высокие запыленные тополя шумели от знойного ветра возле большого белого вокзала. В тяжелых вагонах длинного почтового поезда, поравнявшегося с навесом, потемнело и стало тесно, все поднялись с мест, разбирая вещи. Ворвались в вагон рослые мужики в белых фартуках. Хрущов отдал одному из них чемодан и приказал взять билет на курьерский поезд, отходящий в двенадцать с половиной…»
В книгу вошли повести и рассказы русского писателя Николая Семеновича Лескова (1831–1895): «Овцебык», «Житие одной бабы», «Воительница», «Котин доилец и Платонида», «Печерские антики», «Зверь», «Неразменный рубль», «Тупейный художник», «Пугало», «Дурачок».
В 1880-х – самом начале 1890-х гг. Лесков работал над циклом легенд о ранних христианах Египта и Ближнего Востока. По сути, труд его явился художественным переложением пролога – сборника житий святых, составленного в Византии в X–XI вв. Эти легенды и вошли в настоящее издание.
«Красное море встречает нас дурными знамениями.Вчера на закате дул хамсин. Слева, в пыльной, красной мгле, садилось болезненно и тускло блестящее солнце. Справа эта мгла была сумрачнее. Там темнели очертания Джебель-Таира. И оттуда, со стороны Аравии, горячий ветер гнал двух птиц. Они неслись боком, низко над водою. Перья их были измяты и взъерошены. Неожиданно наткнувшись на спасение, на наш грузовик, они взмыли к верхушке фока, на тугую струну
«Свежее майское утро, двор старой уездной церкви.Уже ревет и гудит вверху, медью верещит в ушах большой колокол.Сходятся во двор старухи, нищие, длинноволосые, увешанные мешками и жестяными чайниками странники с посошками в руках, на ходу с привычным притворством гнущиеся.Во дворе еще тень…»
«В знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в древности Розу Иерихона в гроба, в могилы.Странно, что назвали розой да еще Розой Иерихона этот клубок сухих, колючих стеблей, подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мертвого моря, в безлюдных синайских предгориях. Но есть предание, что назвал ее так сам преподобный Савва, избравший для своей обители страш
«Непроглядная метель, стекла окон залеплены свежим, белым снегом, в доме белый, снежный свет; и все время однообразно шумит за стенами, однообразно, через известные промежутки, скрипит и стонет сук старого дерева в палисаднике, задевающий крышу. Как всегда в метель, с особой отрадой чувствую старину, уют дома…»
«Эту небольшую историю рассказал мне шорник Сверчок, весь ноябрь работавший вместе с другим шорником, Василием, у помещика Ремера.Ноябрь стоял темный и грязный, зима все не налаживалась. Ремеру с его молодой женой, недавно поселившимся в дедовской усадьбе, было скучно, и вот они стали ходить по вечерам из своего еще забитого дома, где только внизу, под колоннами, была одна сносная жилая комната, в старый флигель, в упраздненную контору, где зимов
«Двести лет тому назад, в некий зимний день, святитель, имевший пребывание в некоем древнем монастыре, чувствовал себя особенно слабым и умиленным.Вечером в его покое, перед многочисленными и прекрасными образами, горели лампады, а тепло изразцовой каменки и попоны, покрывавшие пол, давали сладостный уют. И святитель, сидя и греясь на лежанке, тихо позвонил в колокольчик…»
«Этот потешный старичок, по фамилии Фисун, состоял в нашей губернской земской управе архивариусом. Нас, его молодых сослуживцев, все потешало в нем: и то, что он архивариус, и не только не находит смешным это старомодное слово, а, напротив, понимает его очень высоко, и то, что его зовут Фисуном, и даже то, что ему за восемьдесят лет. Он был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спинку, носил престранный костюм: длинный базарный пиджак из чего-т
«Дом был полон гостей, – гости бывали часто и гостили подолгу, – светлая морозная ночь сверкала звездами за мелкими стеклами старинных окон. К кафельным печкам подойти было нельзя – так накалили их. По всем комнатам горели праздничные лампы, в самой дальней, диванной, даже люстра, мягко игравшая хрусталем, смугло-золотистым от времени. В гостиной сдавали на трех зеленых столах, за высокими канделябрами, в блеске свечей…»
«По Смоленской дороге. Длинный коридор и раскрытые отделения первоклассного вагона. Блеск, орехового дерева и красного бархата в полном несоответствии с солдатским людом, наполняющим вагон: рогульки костылей под торчащими плечами, серые халаты, забинтованные головы, толстые белые култышки закутанных ступней, выставленных вперед… Курят турецкий табак, едят конфеты, прилично беседуют, наслаждаясь своим необычным положением…»
