...Припарковаться, как всегда, было негде. Покрутившись по улочкам, он приткнулся на противоположной стороне, метрах в ста от банка. Вышел из своей «Нивы»-джипа, прижимая локтем небольшой черный портфель к боку, и направился к переходу. Машины нетерпеливо пофыркивали в ожидании зеленого, и он прибавил шагу.
Он почти достиг кромки противоположного тротуара, когда воздух неожиданно взорвал треск мотора. Из компактного, напрягшегося автомобильного стадца вырвался мотоцикл и попер прямо на него.
Учуяв неладное, он успел запрыгнуть на тротуар и в то же мгновение ощутил, как его портфель резко потащился назад, выдернулся из-под локтя, увлекаемый мотоциклистом. Ремень портфеля, закрепленный в ладони, развернул его, дернул и затем вырвался из руки, опрокидывая его вслед за собой наземь.
Он ударился головой об ограду, и свет померк в его глазах...
* * *
...У всех нормальных людей есть выходные. А у них – нет. У известной в широких кругах журналистки Александры Касьяновой, равно как и у известного в узких кругах частного детектива Алексея Кисанова, рабочее время было не только не нормированным, но зачастую совершенно непредсказуемым. Вот и приходилось устраивать себе выходные самим.
Сегодня они как раз устроили и поехали в лес, по грибы. Александра в них разбиралась замечательно, а Алексей отличал только белые от лисичек, и то не всегда. Потому с каждым грибом в руке подходил к Александре: на проверку. Но он любил лес, пряный и свежий дух грибов, нагретые солнцем поляны с высокими травами, душный сумрак елей...
Еще он любил бывать в лесу вместе с Александрой. Там он ощущал связь между землей и собой, словно образовывалась невидимая пуповина, подпитывавшая его свежим током энергии. Земля была матерью – о чем обычно говорят бездумно, расхожим штампом, – но в лесу он чувствовал явственно: земля родила его, Алексея Кисанова, и Александру, и травы, и деревья... И грибы тоже.
Еще в лесу очень радостно устраивать пикник, располагаться на полянке, стелить старенькое одеяло, доставать из рюкзачка бутерброды с холодной телятиной, и помидорчики с огурчиками, и термосы, и пластмассовые тарелки, и салфетки, и кусочек сахара для кофе, налитого в крышку-чашку термоса... Голод обычно бывал зверским и веселым, вкусность еды не сравнима ни с чем, и этот зверский голод, и блаженный процесс его утоления – это все тоже было счастливым актом единения с землей, с природой.
А потом, когда все съедено и убрано в рюкзачок, растянуться на одеяле и смотреть в небо. И рядом Саша, и в корзинке пузатятся толстые тельца боровичков... И мысли неспешно плывут в голове, как вон те облачка в безмятежной синеве.
Почему говорят, что перпетуум мобиле не существует? Он существует: природа. Здесь, в лесу, в детских красках голубизны, зелени и радостно-желтого пятна солнца, в мелкой копошне всяческих букашек, это было совершенно очевидно. Она самовозобновляется, она вечна. В ней все удивительно ловко устроено: одно кормит другое, жизнь развивается, потом производит другую жизнь. Каждая тварь, малая и большая, смертна, а жизнь вечна. И прекрасна.
Он повернул голову, посмотрел на Александру. Изгибы. Бровь, нос, контур щеки, подбородка. Изысканная линия губ. Саша тоже прекрасна. Она жизнь – его жизнь. Жалко все же, что они не дали начало другой жизни... Но что делать, так вышло.
Он повернулся и обвил ее рукой. В лесу он всегда отчаянно хотел близости с ней, и Сашка, по правде говоря, тоже. Но соглашалась редко: боялась, что набредут на их полянку грибники. И еще насекомых боялась.
С этими мыслями Алексей осторожно подлез под ее майку рукой, положил на живот. Смирненько положил, ни на что не претендуя, – паинька. Живот был нежным и мягким, и он только чуть-чуть пошевеливал пальцами, как рыба плавниками – стоячая такая рыба, которая никуда не собирается плыть. Или, по крайней мере, делает вид, что не собирается.
Сашка чуть-чуть поправилась в последнее время, и ей это шло. А животик вообще стал обалденный: на нем теперь можно было сделать складочку и нежненько его пощипать. И грудь немного увеличилась, а уж что можно делать с грудью, да еще и с такой налившейся, – об этом лучше не думать, а то...
Саша ведь боится насекомых. И грибников тоже.
Потому рука его смирненько покоилась на ее животе, только пальцы чуть шевелились, – ее тело, ее плоть была всегда такой желанной, что он мог получать бесконечное, медленное удовольствие всего лишь от прикосновения. А с более острыми ощущениями можно и до вечера подождать.
Алексей закрыл глаза. Небо, земля и Саша. Пряно пахло грибами, а еще солнцем, хвоей и травами, и его рука-рыба медитировала на Сашкином животе. Жизнь действительно прекрасная штука.
И вдруг он почувствовал, как ее тело напряглось. Истолковав это напряжение так, как только мог истолковать мужчина, он рискнул и скользнул ладонью ниже, под тугую застежку джинсов, потом под резинку трусиков, и подушечки его пальцев уже ощутили ласковую шерстку ее лобка...
Александра вдруг положила свою руку на его. И даже немного вжала его ладонь в сладостную мякоть своего живота. Алексей почувствовал, как запульсировала кровь в его теле, ринувшаяся к... Ну, известно, куда ринувшаяся.
Означал ли ее жест согласие? Он приподнялся на локте, чтобы увидеть выражение ее лица... Оно его несколько озадачило. В нем не было желания – в нем было странное, почти отрешенное блаженство.
– Чувствуешь? – тихо молвила Александра. – Здесь наш ребенок...
Он почему-то отдернул руку. Опрокинулся на спину и уставился в бездонное, яркое небо.
Александра тоже смотрела в небо, тактично давая Алеше время справиться с эмоциями – она пока еще не знала, с какими именно. Приятный для него сюрприз – или неприятный? О ребенке они никогда не говорили – как-то само собой подразумевалось, что они с этим делом опоздали, что не в том возрасте они встретились, что работа-монстр и образ жизни не позволяют...
Наконец Алексей очнулся и указал на ее живот.
– Это вот тут?! Наш ребенок?!
– Ну, не в корзинке же с грибами!
Александра снисходительно улыбнулась. Она вдруг ощутила себя жрицей, посвященной в высшие таинства, недоступные простому люду по имени "мужчины".
Алексей подумал. Потом осторожно встал над ней на четвереньки, приложил щеку к ее животу – или ухо приложил, чтобы послушать, хотя слушать там было еще решительно нечего. Потом оторвался и проговорил, стесняясь, ей в пупок, словно в микрофон:
– Здравствуй... Здравствуй, маленький! Я твой папа...
Он поднял глаза на Сашу.
– Как ты думаешь, он слышит? – спросил он у нее, отчего-то перейдя на шепот.
– Конечно! У него уже есть ушки!
– Ушки... Потрясающе, ушки!.. Значит, теперь он знает не только твой голос, но и мой?..
