Наша семья распалась, когда мне было десять лет. Мать бросила отца (он был тренером по боксу и очень тяжелым по характеру человеком) и уехала в неизвестном направлении, после чего тот спился, ввязался в драку и угодил в тюрьму. Больше в моей жизни отец не появлялся. Меня взял на воспитание его старший брат. Профессиональный военный, прошедший горячие точки, он получил тяжелое ранение и был вынужден уйти на пенсию. Будучи предприимчивым человеком, недолго оставался не у дел и скоро занял место начальника охраны крупного предприятия. Вроде все у него было. Отличная работа, любящая жена и… сын. Вот только тут произошла осечка. Пока отец воевал, сын незаметно превратился в наркомана. Его вылечили, но вот в сердце отца его уже не было. И тут появился я. Он увидел во мне второй шанс, который дала ему судьба. Усыновив меня, он надеялся сделать из меня то, что хотел видеть в своем сыне, видеть настоящего мужчину, воина, бойца. Из меня получилась хорошая заготовка, потому что я был готов на всё, лишь бы снова не оказаться одному в холодной и грязной квартире, где ничего нет ценного, кроме пустых бутылок. Кровавая драка пьяного отца со своими собутыльниками. Пьяная голая баба, вся в блевотине, спавшая на полу в ванной. Наряды милиции, злобная ругань соседей, презрительные взгляды одноклассников. Все это я заставлял себя вспомнить, когда не хотелось вставать рано утром и бежать во двор, чтобы час посвятить себя специальной зарядке, разработанной для меня отчимом. Мне приходилось ее делать в любую погоду, так как мороз, дождь, гололед в расчет моим новым отцом не принимались. Рукопашный бой, тир, плавание, прыжки с парашютом. Стараясь изо всех сил, я даже не заметил, когда мой далеко не стандартный образ жизни стал для меня повседневным и привычным.
Мне понравился вкус побед. Я получал удовольствие от схваток с сильным соперником, от точного выстрела, который приносил мне победу в соревнованиях. К этому, наверно, надо прибавить мою предрасположенность к подобной жизни, иначе бы я просто превратился в обычного офицера, который всю свою жизнь мотался бы из гарнизона в гарнизон. В становлении мне немало помогли звериные инстинкты, когда приходилось выживать, в полном смысле этого слова, живя с отцом. Приемный отец не только укреплял и развивал эти способности, а вместе с ними тренировал мою память и наблюдательность к мельчайшим деталям. В дальнейшем специальные методики и преподаватели сумели отточить их до совершенства.
После школы я пошел в армию, так хотел отчим, считавший, что военную карьеру нужно начинать с нуля. Для меня практически ничего не изменилось, за исключением того, что свою комнату я сменил на казарму. После армии я окончил военное училище и в свои двадцать восемь лет был уже опытным, обстрелянным офицером, когда поступило новое предложение. Спросил совета у своего отца, тот дал добро, после чего я поступил и закончил спецшколу, став «специалистом широкого профиля». Вся моя последующая жизнь пошла по накатанной колее: мне ставили задачу, я ее выполнял.
Мои детские воспоминания, что остались в памяти, отвратили меня от создания семьи. Преподавателей, а позже и начальство, такая постановка вопроса вполне устраивала. Как мне как-то сказал один из преподавателей: «Неуязвим тот, кто ни к кому и ни к чему не привязан».
Мой обширный опыт включал в себя двадцать три года участия в спецоперациях по всему миру, как в составе группы, так и в одиночку, создав уникальный сплав разведчика и бойца. Работать приходилось и в горах, и в джунглях, и в городах. Как-то в разговоре со своим коллегой, хобби которого были древние самураи, я услышал и запомнил одну его фразу: наша работа даже рядом не стояла с «кодексом чести самурая». Мне бы рассмеяться над его словами, но я тогда даже не улыбнулся, так как за годы своей военной карьеры сумел совместить понятие «война» со словом «работа», а слово «убийство» у меня осталось для гражданской жизни. Даже в этом случае так считал не я, а уголовный кодекс. Исторического хобби, как у моего коллеги, у меня не было, и большую часть своего свободного времени я посвящал тому, что считал неотъемлемой частью своей работы, рукопашному и ножевому бою. Так и прошла моя жизнь, полностью отданная служению Отчизне, завершившись – неожиданно и банально – на больничной койке.
Я стоял перед открытой дверью, нет, скорее, это был проем, из которого бил серебряный свет, заливавший все вокруг меня, но при этом он не слепил. Я знал, что мне надо идти вперед, но почему-то замер в непонятном для меня ожидании. Ваш выбор. Это были не слова, а понимание того, что мне предстоит сделать. Потом появился образ женщины. Она была чуть выше среднего роста, темноволосой, синеглазой, стройной. Очень красива. Причем ее красота была не яркой и вызывающей, а мягкой и спокойной. Я уже тонул в ее взгляде, как вдруг неожиданно увидел несколько расплывающееся перед глазами лицо мужчины.
– Вадим Андреевич, голубчик, вы…
Надо мной нависла чья-то плотная фигура, в бело-грязной рубашке, от которой просто отвратительно пахло. С шеи на веревочке свисал крестик. Прищуренные близорукие глаза мужчины вглядывались в меня с каким-то непонятным изумлением. В следующий миг раздался металлический скрежет и в полутьму ворвался поток солнечного света. Я закрыл глаза.
– Что, крысы золотопогонные, у двери столпились? Прощаетесь?! Ничого! Скоро вы все в штаб к Духонину пойдете! Завтра комиссар приедет и все вам! Революционный суд всем, суки, устроим. А ну, гады, отошли в сторону! Митька! Ты там скоро?!
Откуда-то, явно недалеко, раздался чей-то громкий голос:
– Да щас, Фрол! Щас!
Я услышал шорох одежды, а потом почувствовал гнилое дыхание, вырывавшееся из чьего-то рта.
– Он точно сдох?
Моя звериная интуиция забила в набат, готовя меня к схватке. Все, что происходило со мной, было непонятно, а значит, опасно. В таких случаях я всегда действовал на опережение. Открыв глаза, быстро вскочил. Кто-то за моей спиной удивленно выкрикнул:
– Не может быть!
Следом за ним другой мужской голос удивленно и растерянно произнес:
– Матерь божья, да как же это?!
Стоя в шаге от солдата, я оценивал его как человека и как противника. Он был в грязной, с резким запахом пота, гимнастерке, с широко раскрытыми глазами, сжимал в руках винтовку. На голове, сдвинутая на затылок, фуражка со звездочкой. Глаза злые и растерянные. Мозг мгновенно оценил полученную информацию: гимнастерка старого образца, звездочка на фуражке с плугом и молотом, ботинки и обмотки на ногах, винтовка – мосинка. Солдат Красной армии?! Я пока не понимал, что происходит, но от солдата прямо несло опасностью. Несколько секунд – и растерянность в солдате сменилась на ярость. Стоило мне это почувствовать, как эмоции привычно исчезли, уступив место боевым рефлексам, но первый ход я предоставил противнику, и только из-за того, что совсем не владел ситуацией. Убить его для меня не было проблемой, но потом как-то неудобно извиняться перед мертвецом, если я неверно понял ситуацию.