Душа человеческая, как и человеческая планета, имеет несколько материков, но материки эти еще не открыты. Они спят – огромны, темны и безжизненны. Иногда, носимая неразумными ветрами, твоя лодка пристает к берегу, о котором ты не догадывался. И ты прислушиваешься к себе, стараясь понять, что же тебе открылось, стараясь понять смысл мгновения, уже веря в его огромность. Но оно уходит. И твоя лодка вновь плывет среди мелкой зыби жизненного моря.
Остановись. Эти земли спят, они могут так и не проснуться, ведь жизнь коротка, а душа огромна; они спят, убаюканы собственной тьмой. Они ждут не Колумба или Беллинсгаузена, а только тебя.
Что бы ни говорили циники, а горе от глупости встречается чаще, чем горе от ума.
Но это потому, что глупость встречается чаще.
Человеческое стадо древнее человеческой личности. И потому стадо – даже самое маленькое – сразу же провляет наши худшие черты. В толпе ты молодеешь на сто тысяч лет: ты становишься пошлым, голодным и наглым, хитрым, но глупым – в общем, похожим на плохую обезьяну. Зато в одиночестве ты старешь на сто тысяч лет. Когда-нибудь человек будет красивым, мудрым, влюбленным в жизнь и тонко страдающим от ее вечного несовершенства.
На детском надувном шарике написали: «Идея». Затем надули его вместо воздуха ведром воды. Шарик весело катался по столу и был явно интересен. Хотели только поиграть, а получился дейл Карнеги.
Человек хорошо понимает лишь то, что немного выше его уровня понимания.
Два– три раза в жизни каждый из нас догадывается о том, как на самом деле устроено мироздание. Но мысль эта так велика, что в голове помещается лишь ничтожный ее кусочек.
Люди иногда оставляют за собой духовный след; он еще долго мешает нам видеть реальность: любой звук он превращает в музыку, любой вид в картину, любое изменение – в надежду на невозможное.
Зачем спрашивать, что такое счастье? Счастье – это всегда кто-то.
Мы зря гордимся своей свободой воли, воля свободна лишь в мелочах. Во всем важном человек предсказуем, как бумажный кораблик над радужным изгибом водопада.
О скорочтении: если ты можешь прочесть страницу, не останавливаясь, значит, ты читаешь не то, что нужно.
«Как хочется иногда создать что-то непонятное!» – подумал бог однажды. И создал непонятное.
Женская красота подобна льющемуся дождю: она везде и нигде. До тех пор, пока не ударит молния.
Человечество не есть единый материк. Люди – не части одной земли, а острова одного архипелага. Поэтому мы иногда понимаем, по ком звонил Колокол, но всегда понимаем это с опозданием.
С самодовольными людьми легко иметь дело: они просты и всегда представляют собой именно то, чем кажутся.
Ничто не мешает делу больше, чем чужое рвение. Подумай.
Бедность – не порок, но мать множества пороков.
Посмотри: одно и то же никогда не остается одним и тем же, если ты смотришь дважды.
На мгновение показалось, что ее взгляд похож на взгляд человека, бросающегося в пропасть. Порою жизнь становится настолько фальшивой, что, только ошибаясь, мы встречаем истину.
Осень. Вечер. Звук часов, прорастающий сквозь тишину. Экклезиаст ошибался повторяется все, кроме мгновений и вечности.
Музыка иногда открывает те подземелья нашей души, в которых водятся привидения.
Жизнь – кладбище непройденных дорог.
Призма времени дает чудовищно искаженную перспективу, сравнимую разве что с миражами пустынь: умирая, даже самый великий человек превращается в маленькую частицу истории; затем его фигура становится все меньше и меньше и, наконец, почти теряется за широкими с пинами кумиров, и только после этого —
Если мысль не умирает сразу, она не умирает никогда.
Хороший афоризм имеет только видимость содержания, на самом деле он пуст, как аквариум, в который каждый может впустить собственных золотых рыбок.
Несчастье хороших философов в том, что они писали прозой. Посредственные философы обычно счастливы.
Даже очень одаренные люди часто предпочитают не подниматься высоко над землей.
Они стелятся вширь, как дым костра в вечернем лесу.
Препятствие радует в двух случаях: когда у нас есть силы, чтобы его преодолеть, и когда у нас нет сил, чтобы его преодолеть – и, наконец-то, можно отдохнуть.
Если вы успешно начали новое дело, то найдется немало людей, которые помогут вам успешно его закончить.
Похоже, есть тринадцатый знак зодиака: пустое множество. Сколь многие родились под ним!
Определение: гений – человек, способный назвать безымянное.
Наши бюрократы большие интеллектуалы. Не может быть, чтобы они не читали Каффку.
Говорят, что за семь лет меняется каждый атом в нашем теле. Атомы памяти меняются быстрее: все большое становится немножко смешным, немножко глупым, немножко красивым. Прости, это не о тебе.
Во времена перемен глупо вести двойную игру – слишком многие ведут тройную.
Наука – лезвие скальпеля, вскрывающее мягкое живое тело Неведомого, – лезвие не всегда стерильное.
Фраза Высотского о больших переменах впереди, которые он никогда не полюбит, как– то выпадала из общего фона пести. И мало кто понял, что это пророчество.
Иногда ты признаешься себе: «Я думаю о людях лучше, чем они того заслуживают». С точки зрения логики эта фраза не может быть истинной. Но это не мешает ей быть, увы, такой правдивой.
Есть люди, похожие на звезды – мы иногда восхищаемся их светом, не замечая того, что опоздали на много лет. Есть люди, похожие на полную луну – они светят ярче всех звезд на небе, но всегда отраженным светом. Остальные напоминают ночные облака – в одиночестве они чуть светятся по краям, но гасят любое сияние, если их много.
Вообще говоря, людям можно доверять во многих случаях, но только не в тех, когда они говорят о справедливости.
Принцип игры: если хочешь достичь в жизни чего-то серьезного, ни к чему не относись слишком серьезно.
Определение: Искусство – вечная тоска достойного человека о мире, достойном человека.
Доброта похожа на тепло: она точно так же передается от нагретого тела к холодному, не возрастая при этом и не исчезая.
Когда страдания ближнего становятся черезчур заметными, они искупаются собственными страданиями – обязательно заметными.
Истинная философия это не любовь к мудрости, а, скорее, синтез мудрости и любви.
Интересно, что пытаясь изобрести совершенного бога, человек наделяет его своими худшими недостатками – беспредельной любовью к самомму себе, например.
Эпоха проявляет себя во всем, даже в начертании знаков. Всмотритесь в самоуверенную угловатость египетских иероглифов, в мягкие изгибы греческих букв, в средневековую жестокость готического шрифта, – да, и в восторженную безликость газетных полос.
