Белые стены, окна в деревянной раме, за окнами темно. В комнате свет. На подоконнике в глиняном горшке разросшийся кактус. Напротив меня – кровать с железными спинками и красно-белым в полоску матрасом, застеленным белой простыней. На кровати сидит худой старик в желтой с красными утятами пижаме. Под кроватью – стариковские тряпичные тапки со стоптанными задниками. Старик улыбается, можно предположить, рад моему пробуждению.
– Свет и тьма, – говорит старик, поправляя очки с толстыми линзами, – а не кажется ли Вам, дорогой мой сосед, что это неравноценные понятия, чтобы говорить о каком-либо противостоянии? – старик выжидательно молчит и, недожавшись ответа, продолжает, – Тьма – явление постоянное, а свет – только временное. Даже самый мощный источник света – звезды имеют свой срок!
У меня нет сил ни говорить, ни двигаться, старик же продолжает.
– Свет имеет силу пока есть его источник, пока миллиарды фотонов беспрерывно пополняют ряды сотоварищей. Убери источник света – вся армия фотонов мгновенно падёт, и воцарится тьма!
Я опять погружаюсь в сон.
Серое небо, ветер, кремниевые скалы насколько хватает глаз. Среди скал люди, тысячи людей. Черные, развевающиеся на ветру одежды, белые как мел лица, серповидные мечи. Две огромные армии в ожидании схватки замерли друг перед другом. Высоко в небе, не нарушая напряжённой тишины, парили птицы в ожидании скорой добычи. Мгновение и звон тысяч мечей обрушивается как гром в летнюю ночь. Скалы озаряются ярким светом, это мечи в смертельном танце высекают из черного камня свет.
Просыпаюсь от запаха молочной рисовой каши, тотчас заурчало в желудке. Кровать старика пуста, теперь он сидит у меня в ногах.
– Мы всё куда-то спешим – звучит уже знакомый голос, – торопимся. Сами же придаем ускорение нашей жизни ожиданием. Накручиваем нить времени на катушку жизни, не зная, когда эта нить оборвётся, через сто оборотов, либо уже через два.
Перед глазами появляется крупная женщина средних лет. Она в белом халате, волосы спрятаны под платком, ярко накрашенные губы, в руках половник и тарелка. Это нянечка – Лариса Петровна. Увидев её, старик семенит к своей кровати.
– Ну, что, Ванечка, проснулся? Давай – давай, поесть надо.
Лариса Петровна ставит на табурет тарелку с дымящейся кашей, а затем приносит стакан густо заваренного чая и большой кусок белого хлеба. Запах свежевыпеченного хлеба окончательно разбудил меня и мой голод. Я сажусь и спускаю голые ноги с кровати на холодный пол, дрожащими руками беру кусок хлеба, вгрызаюсь в золотистую хрустящую корочку, ем обжигающую кашу, запиваю все это сладким чаем и жмурюсь от удовольствия. Старик сидит напротив со своей тарелкой каши, смотрит на меня и одобрительно кивает. На душе сейчас тепло и спокойно, мне нравятся моя чистая постель, горячая каша, моё имя, и это всё, что сейчас имеет значение для меня.
Семён Львович.
Мой сосед, Семён Львович, худой и высокий старик с вытянутым лицом, длинными, белыми волосами и круглой лысиной. Лысина напоминает ермолку поверх седых волос. Под высоким морщинистым лбом – глубоко посаженные серые глаза. Тонкий прямой нос и острый вытянутый подбородок. Вид имеет благообразный, начитан и образован, но склонен к философствованию – бесцельному и бесконечному.
Виталик.
Верный друг Семёна Львовича, Виталик. Он невысокого роста, с круглым лицом и копной пшеничных постоянно растрёпанных волос, голубые выразительные глаза, небольшой нос аккуратной уточкой, мелкие рыжие веснушки. Виталик в синей в желтых треугольниках пижаме и открытых кожаных сандалиях на голую ногу. Подмышкой он постоянно носит потрёпанную книгу Сервантеса «Дон Кихот» с большим количеством закладок, сделанных, судя по всему, из страниц этой же книги. Целыми часами, сидя на краешке кровати Семена Львовича, он внимательно его слушает, иногда конспектирует, делая записи прямо на страницах многострадальной книги.
Семен Львович тепло и бережно относится к Виталику, ждет его. Если тот по какой-либо причине не приходит, пребывает в расстроенных чувствах: сидит на кровати, зажав ладони угловатыми коленями, и тихонько вздыхает. Когда же в дверном проеме появляется улыбающийся Виталик, лицо Семена Львовича словно озаряется светом, излучаемым пшеничной копной и весёлыми рыжими веснушками.
Сава.
Ещё одним постоянным посетителем нашей палаты является обладатель смоляной, кудрявой шевелюры и большого носа с горбинкой, делавшим его похожим на сову. Впрочем, и зовут его соответствующе – Сава. Он высок, жилист, энергичен. Большие карие глаза. Носит белую пижаму и резиновые сланцы на дырявые носки. Носки периодически меняются, но дырки остаются неизменным атрибутом его образа.
Если Виталик приходит слушать Семена Львовича, то Сава – в поисках слушателей и поклонников, корреспондентов с камерами и оппонентов, пусть и в лице старого кактуса. Весь мир, по крайней мере каждая иголка старого кактуса жаждут услышать речи гения, взять у него интервью, узнать, наконец, ответы на самые важные вопросы, и Сава благосклонно позволяет это; объясняет, отвечает и даже снисходительно дискутирует с оппонентом.
Каждый раз у Савы очень мало времени. Он очень занят, о чём сразу же сообщает кактусу, затем усаживается на табурет, морщится, якобы от вспышек камер, приветливо машет кому-то рукой.
Словесные потоки, ниспровергаемые гением, могут продолжаться целый день с перерывом на обед и протекать иногда спокойно, даже монотонно, а иногда агрессивно: с криками, вскакиванием с места и демонстративным выходом из палаты.
Когда крики Савы сливаются с восклицаниями Семена Львовича, в палате становится действительно шумно. Каждый старается перекричать другого, пугая при этом Виталика. Несмотря на то, что Сава и Семен Львович нарочито не замечают друг друга, иногда может показаться, что эти двое и стараются, собственно, друг для друга.
– После того, как живое существо отстрадает в аду и пройдет через все низшие формы жизни, оно, искупив этим свои грехи, вновь рождается на земле, получая тело человека! – цитирует Пураны Семен Львович.
– Убегай бредней угрюмых философов! – достает из Писания Сава, грозя пальцем кактусу.
Порой Сава переходит на другие языки, насколько я могу судить – английский, испанский и какой-то из тюркских, причем перемешивает их в одном предложении. С ним весело.
