– Да не хочу я в церковь! – Костик фыркнул и отвернулся. Его глаза блестели, а ноздри раздувались. Подросток опустил голову, пряча взгляд.
– Что с тобой? – бабушка Варвара Тихоновна подошла к внуку и попыталась положить руку ему на плечо, чтобы успокоить.
Костя увернулся от бабушкиной ласки. Он продолжал смотреть исподлобья, с твердым намерением, что сегодня на литургию не пойдет.
– Как же, родненький? Воскресенье! Обязательно надо!
– Зачем? – голос внука зазвенел.
– Чтобы человеком стать!
– Я и так человек! – прозвенело в ответ.
– Без церкви-то?! – глаза бабы Вари округлились, брови приподнялись и изогнулись. – Маленький-то ходил! – с укоризной вздохнула она.
– А ты, ба, спрашивала меня? Брала за руку и вела! А теперь все – хватит!
– Неужто тебе плохо там?
Костя промолчал. Он не хотел лгать. Плохо в церкви ему не было. А даже наоборот: празднично хорошо и любопытно. Иконы, свечи, пение хора на клиросе – все это погружало в таинственный необычный мир, заставляя юное сердце трепетать. В этом мире Костик рос. Но теперь, когда вырос, окружающая жизнь в его сознании разделилась на две половины, словно треснула и раскололась, как льдина под лучами весеннего солнца.
В первой жизни Костя наблюдал, как люди просто ходят по земле: на работу, в школу, смотрят телевизор или сидят у компьютера, едят и спят, стараются добыть побольше денег. И никакого Бога им не надо. Во второй он видел других людей – прихожан, занятых совершенно иным. Их полнило радостное желание приблизиться к той непостижимой силе, которая сотворила все сущее вокруг – к Богу. Для этого они молились, каялись и причащались. А еще учились прощать друг-друга. Верующие люди ходили в церковь, как дети ходят в школу, чтобы научиться отделять «хорошее» от «плохого» и накапливать «хорошее», как единственное богатство на свете. За это Костя любил церковь. Ему порой хотелось оставаться в храме как можно дольше, чтобы ощущать свою любовь без конца. Но первая половина жизни, едва он выходил за церковный порог, омрачала возвышенные чувства, вынуждая Костю злиться на тех, кто насмехался над его религиозностью. Злость рождала в душе противоречие, подросток все время сравнивал две части расколотого мира и не мог решить – где же правда? Каждый раз делать выбор становилось все трудней.
Лишь одно обстоятельство, вернее сказать явление в церковной жизни, не вызывало в душе конфликта с обыденным миром – это церковное пение. Музыку молящегося голоса Костя выделял из всего происходящего, любил ее слушать, но никому об этой страсти не рассказывал. Звучание обращенных к Богу голосов так волновало подростка, что порой он вздрагивал, когда в просительной ектенье звуки резко поднимались, или начинали низко греметь в устах дьякона на «символе веры». Ему казалось в эти секунды, будто из бездонных глубин человеческих душ поднимается и восходит к небу что-то сокровенное и тайное, что нельзя доверить никому на свете. Но можно доверить Богу. Костя видел, души всех людей, и церковных и неверующих, не равнодушны к такой музыке и пению, и способны к духовному восхождению, но не понимал, почему одни устремляются покорять вершину духа, а другие бродят безучастно у подножия церкви, и смеются над теми, кто карабкается вверх. Он часто размышлял об этом парадоксе и не находил ответа. А спрашивать боялся, чтобы не рассекретить музыкального родника, бьющего в сердце.
Костик прислушивался к хору на клиросе с замиранием и удивлением. Поющие голоса пульсировали каждый по-своему, но почему-то сливались в одну мелодию и не мешали друг-другу. Мальчишка пытался понять природу такой странной загадки. И долго не мог.
Только в седьмом классе, когда заинтересовался хоральным пением по-взрослому, посетил в воскресной школе первые уроки вокала, многоголосье предстало миром сложных взаимодействий мелодии и гармонии. Костя понял, что канонические распевы рождают мистическую силу при помощи музыкальных пульсаций. Специально подобранных. Мальчишка загорелся желанием изучить невидимое построение звуков. Он влюбился в тайну духовной музыки еще больше, решив посвятить себя ей, когда вырастет.
Но с некоторых пор все переменилось. И тому была причина.
* * *
– Поп – толоконный лоб! – на щеках одноклассницы Лизы, сидевшей с Костей за одной партой, заиграли ямочки. Она стукнула парнишку учебником. Тот пробурчал что-то в ответ и заулыбался.
– Поп – толоконный лоб! – повторила соседка и, наклонившись к нему, так близко, что он уловил ее дыхание и замер от волнения, зашептала, – с тобой хочет дружить одна девочка из параллельного. Давай, познакомлю? – при этих словах одноклассница сжала Костину руку и не отпускала, требуя ответа.
«Попом» вот так, в глаза, дразнить Костю мог не каждый. Это было небезопасно. Чаще сверстники, желая поддеть его, бубнили с хихиканьем что-нибудь вроде « спаси и помилуй!», и старались быстрее прошмыгнуть мимо. Но и это редко сходило с рук. Обидчиков «Поп» вызывал в «Колизей» – заброшенное здание старой кочегарки в школьном сквере. Место, где пацаны негласно решали один на один вопросы оскорбленной чести. Не пойти в «Колизей» значило прослыть трусом на всю школу. Победа же на арене «Колизея» поднимала смельчака в глазах одноклассников.
Частые драки сделали Костю среди ровестников «авторитетом». Этот почетный титул носил в классе еще один парень – Терентий Трошин, по прозвищу Щварценеггер. Плечистый Терентий был крупнее Кости и лидером в компании друзей. Его считали «мажором». Он приобрел этот статус, когда однажды под окнами школы припарковал, повизгивая тормозами, подержанный «Мерседес». Счастливчика стали втихаря ненавидеть за «крутизну», обеспеченную родителями. Но «порамсить» и « почилить» на « тачке» мажора мечтали все в классе. Поэтому улыбались Терентию и искали с ним дружбы.
На правом предплечии Шварценеггера уже вторую неделю синела свежая татуировка – кулак и два китайских иероглифа. Татуаж, как последняя капля, переполнившая чашу зависти, произвел потрясающий эффект. Пацаны из семей победнее стали тайком копировать мажора. Мальчишки мечтали тоже быть крутыми и подражали кумиру, даже в мелочах.
–А ты че?! – наперебой приставали одноклассники к «Попу», демонстрируя свои разноцветные руки. – Набей! Гляди, круто!
Костя отмалчивался.
– Религия запрещает? Да? – не без ехидства спрашивали они, не понимая Костиного равнодушия к синей красоте.
– Религия! Да! – отвечала за Костю соседка по парте. – Отвалите!
Бойкая, раскованная, Лиза была фавориткой класса. И как положено любимице всегда в центре внимания. Ни одно событие не происходило без ее участия. Одноклассники называли девочку на английский манер – Лизабетт. Ей это нравилось. Девочка хотела, чтобы ее звали именно так, и не откликалась на свое настоящее имя – Елизавета. Считалось, что иностранное прозвище – это «клево», а русское имя «чмошно».
