Шёл отряд.
Сухо и рассыпчато стучали два барабана. Знамя хлопало на ветру – красное знамя с костром, серпом и молотом.
Раз-два, левой! Топали ноги по травам переулков, по гранитной мостовой Екатерининского спуска, по дощатым шатким мостикам через ручьи и канавы. Кто в стареньких ботинках, кто в самодельных тапочках, а кто и просто босиком. Не привыкать!
Шагал отряд мимо деревянных заборов, мимо церкви на площади, мимо кирпичных лабазов и покосившихся бревенчатых домов.
Гурьбой бежали по обочинам чумазые босые ребятишки, помахал рукой парень в богатырке с голубой кавалерийской звездой. Краснорожий бородатый мироед, придержав у перекрестка подводу, с размаху перекрестился, будто воздух саблей рубил, плюнул и трахнул кулаком по лошадиному крупу. Ну, плюйся, плюйся. Доплюёшься! Теперь тебе не прежние времена.
Шёл отряд, и не уставали барабанщики. Шагали ребята по центральным улицам, по заросшим проулкам окраинной слободы, по лесной дороге, по песчаному берегу озера. День был хороший: облака – будто желтые горы, небо – синее, как море, а озеро – как небо.
У перевернутой самодельной лодки возились двое деревенских пареньков. Услыхали барабанщиков, подняли головы, засмотрелись на знамя, на незнакомых мальчишек в белых рубашках и штанах до колен, с красными платками на шеях, с мотками верёвок и топориками у поясов.
– С городу. Пионеры называются. Батя сказывал, цельный месяц будут в лесу жить.
– А тебе-то чего? Пускай живут, нам не мешают. Ты конопать давай, дело не бросай.
– Я ничо, так. Афанасий Петрович говорит, нехристи они и совести не знают.
– А сам-то он знает? Семь шкур с соседей дерёт.
– Дак я и говорю. Эй, ребята, далеко идёте-то?
– На Гамаюн!
– Хорошее место! В гости приплывём!
– Давайте!
Это Генка крикнул «давайте», Тот, что в третьей шеренге слева. Конечно, не следует кричать в строю, но ведь и не ответить нельзя: нехорошо получится. Да и трудно удержаться, не крикнуть, потому что на душе очень радостно: брызжет солнце, ярко синеет вода, стройно шагают товарищи. Неутомимые барабанщики Петька Бубенчиков и Саня Черноскатов то попеременке, то вместе бьют весёлый походный марш. А за синим лесом, в конце дороги, ждёт мальчишек заваленный гранитными валунами, заросший полуостров с дремучим сказочным названием – Гамаюн.
К лагерю пришли, когда солнце уже садилось за сизый лесистый хребет на том берегу. Зарозовели облака, вода стала золотистой, и мелко поблёскивал слюдяными чешуйками гранит валунов. Среди камней в траве раскидано было отрядное имущество: его дежурные привезли на подводе и на шлюпке. Лежали свёрнутые палатки, стояли корзины с картошкой, вёдра. Поблёскивали штыки на составленных в пирамиду винтовках. А еще одна винтовка – в руках у часового.
Хоть и устали ребята, а отдыхать некогда – ночь на носу.
– За дело, друзья!
Десять человек – ставить палатки, двое – за водой, пятеро – чистить картошку. Остальные – за дровами, за ветками для постелей, костровую площадку готовить и мачту для флага.
И часовой к знамени!
Генка и Саня Черноскатов вместе таскали хворост. Наберут по охапке – и к костру. Саня наконец выдохся:
– Хватит уже. Дров-то на целую неделю нанесли.
А Генка ничуть не устал. Хоть всю ночь работать готов. Жаль, никакого дела не осталось: палатки стоят ровным квадратом, мачта на месте, огонь трещит, в вёдрах булькает картофельная похлёбка. Вот и кончился день, похожий на солнечную карусель. Голубые звёзды проклюнулись в светлом небе. Звенят комары, кусаются помаленьку, но ничего.
– Ребята! Ужинать и спать!
А спать совсем не хочется. Посидеть бы ещё у костра. Или у воды постоять, поглядеть, как мерцают в десяти верстах огоньки города. Где-то там, в домике у городского пруда, мамка, Бориска, Лида. Бориска чуть не ревел, просился с отрядом, да нельзя: мал ещё.
– Гена, а ты и не устал вроде.
Генка вздрогнул. Это старший вожатый Юра Боровикин подошёл.
– Нет, Юра, не устал. Я ещё хоть что могу делать.
– А часовым быть?
– Да хоть всю ночь!
– Всю ночь не надо. Я тебе через два часа смену пришлю. А сейчас даже не знал, кого поставить. Все уморились, ты один такой боевой. Винтовку возьми.
– С патронами?
– Ну, а как же! Дело нешуточное.
У Генки под сердцем прошёл холодок. Дело и впрямь серьёзное. Время такое неспокойное, в сёлах народ всякий, оглядка нужна. На прошлой неделе в уполномоченного окружкома комсомола два раза стреляли из обреза, когда ехал через лес на лошади. Но ведь недаром у Генки патроны. Юра высыпал их ему в ладонь – тёплые, тяжёлые, остроконечные.
Генка отвёл в сторону ствол со штыком, оттянул затвор старой трехлинейки, вложил патроны в магазин. Верхний патрон придержал, чтобы тот раньше срока не ускочил в ствол.
– Ну, парень ты надёжный, правила знаешь, – сказал Юра.
– Ага. Сперва: «Стой! Кто идёт?» Потом: «Стой, стрелять буду!» Потом, ежели что, в воздух трахну. Ну, а если уж…
– Всё правильно.
Генка обходил палатки по квадрату. Сосны и кусты тёмным облаком обложили лагерь с трёх сторон, а с четвёртой светилась кое-где меж стволов озёрная вода. Звёзды мигали. И тишина была. Слышно, как ребята дышат в палатках.
Генка прислушивался. Трава под ногами шелестит. А иногда кто-то завозится, зашумит в дальних кустах. Может, ветер проснулся, а может… Генка снял с плеча и взял на руку винтовку. Пять патронов в магазине, будто пять пальцев ладони, сжатой для салюта. Стоит передернуть затвор, и… Пусть сунутся! Генка не вздрогнет, не отступит даже полшага. Потому что он отвечает за лагерь, за товарищей, за знамя.
Но пока всё спокойно. И ветер опять затих. Даже комары угомонились. Тихо, тепло. И сильно пахнут листья и травы. Так же, как в то лето, год назад.
Генке вспомнился июльский вечер…
