Самая гадкая часть дня – утро. Старик с трудом продрал красные больные глаза после тревожного сна, который много лет уже не способен ни восстановить силы после серого бесполезного вчерашнего дня, ни хотя бы просто помочь погрузиться в забытье. Рядом, в старой влажной постели, еще спит его жена. Пройдет несколько мгновений – и она тоже проснется. Кряхтя, она поднимется с кровати и поковыляет в жалкое подобие кухни, чтобы приготовить на завтрак себе и мужу две небольшие лепешки. Невеликая радость – основную часть жизни пичкать себя этой однообразной пищей, к которой давно привык язык, уже почти не различающий ее солоноватого вкуса.
Свесив с кровати ослабшие ноги, старик устало вздохнул и поднялся. Голова немного кружилась, но, когда тебе перевалило за сто двадцать лет, этого головокружения совсем не чувствуешь. Он оторвал влажный лист толстого календаря, висящего на трухлявой деревянной стене, и, небрежно скомкав, бросил его в урну. Со двора доносился приглушенный стон диетры – настойчивый и неприятный, с оттенком недовольства. Так по утрам хнычет голодное дитя в ожидании материнской груди. «Сейчас, сейчас, не ной», – пробормотал старик, слабой поступью направляясь к выходу во двор.
На улице его встретил пейзаж, не меняющийся на планете Амплерикс тысячелетиями: далеко в темном небе горит несколько небольших огненных пятен, но их не хватает, чтобы полностью осветить земную твердь, и поэтому двор окутывают беспорядочно разбросанные тени. Они проползают то по небольшому болотцу в нескольких метрах от дома, то по кургану в самой отдаленной части двора. Высоко над головой проплывают редкие серые тучи – загадочные кокетки, которые могут проявить милость и сбросить на землю немного живительного дождя, а могут, капризно качнувшись, пробежать мимо, одарив влагой какую-нибудь другую, более удачливую территорию.
В обнесенном хлипким частоколом уголке двора стоит, шипя и извиваясь от нетерпения, диетра – многометровый старый цветок, отдаленно напоминающий гигантскую розу. Его усыпанный шипами мясистый черный стебель увешан вязкими тяжелыми прозрачными каплями, медленно соединяющимися одна с другой и стекающими по стволу вниз, в землю. Темно-алый цветок диетры то разверзается, как громадная пасть древнего демона, обнажая блестящие острые клыки, то захлопывается, становясь похожим на нераспустившийся бутон.
«Да заткнись ты уже!» – со злостью бросил старик диетре, не обращая внимания на растение и медленно шагая к сараю, в котором он хранил фиксаторы и разборную лестницу. Он со скрипом отворил дверь в сарай и потянулся к фонарю, который висел внутри на ржавом крючке, вкрученном в стену. Поняв, что он забыл огниво в доме, старик недовольно хмыкнул. Придется рыскать в темноте. Пошарив руками по дощатому полу сарая, старик нащупал жерди. Уже во дворе, при тусклом свете огненных пятен в небе, он соединит жерди друг с другом и получит два длинных черенка, к концам которых прикручены фиксаторы, похожие на ухваты. Старику они нужны, чтобы ухватить одним фиксатором нижнюю, самую толстую часть стебля диетры, а вторым – сжать диетру прямо под основанием бутона, точно схватив ее за шею. Затем старик надежно упрет концы черенков в землю и таким образом полностью лишит растение подвижности. Диетра безмозглая, но инстинкты заставят ее осознать, что старик не собирается причинить ей зла. Потому, когда хозяин приставит к диетре лестницу, состоящую из перевязанных веревками остовов, и поднимется прямо к самому бутону, эта глупая роза покорно раскроет огромную пасть, и старик приступит к рутинной ежемесячной процедуре, не боясь быть проглоченным своей подопечной.
«Сколько мелких зубов у тебя понаросло, надо же», – проворчал старик, осматривая пасть диетры, а потом голыми руками немного пошатал самый старый клык, длинный и толстый. Убедившись, что клык уже созрел, старик с усилием надавил на него, вырвал с корнем и бросил его вниз, на землю. Из образовавшейся раны на месте зуба стала проступать зеленоватая жидкость. Не медля, старик подставил к ранке объемную стеклянную банку с немного зауженным горлышком и стал собирать туда жидкость, точно нектар, стараясь не проронить ни капли. Диетра шипела, но в этом шипении различались нотки жалобности и одновременно умиротворения, которое растение наконец-то обрело, избавившись от очередного перезревшего зуба.
«Литра два получилось», – довольно посмотрел на банку старик, оценивая сегодняшний урожай. Закупорив емкость широкой мягкой пробкой, он медленно стал спускаться по лестнице на землю. Сейчас он отнесет банку в дом, жене, а потом можно будет освободить диетру, позволив ей и дальше праздно виться под этим несменяемо темным небом до следующего месяца, когда настанет пора удалять очередной созревший клык.
Пока старик шел обратно в дом, откуда-то издалека в небо поднялся еще один огненный шар. Место его старта находилось за много сотен миль отсюда – уж очень маленьким показалось старику это пятнышко, оторвавшееся от земли и устремлявшееся в черное дневное небо все выше и выше, оставляя за собой, словно комета, тонкий длинный огненный хвост. Очевидно, в этот раз шар летел прямиком к их деревне, ибо спустя пару моментов шар заметно прибавил в размере, из-за чего на улице стало чуть светлее. И на том спасибо. Наконец шар застыл, повиснув высоко в небе на своем огненном стебельке, став похожим на огромную, выросшую прямо из земли, тычинку.
Из сарая, звонко гавкая, выбежала маленькая собачонка, которую в прошлом году старуха подобрала на улице и, вопреки категорическим возражениям мужа, оставила в доме. Обычно диетра молниеносно реагировала на тявканье животного, скручиваясь своим черным стеблем в упругую спираль, будто готовясь к броску, но в этот раз растение все еще пребывало в сладкой неге, накрывшей его после избавления от перезревшего клыка. Собачка тем временем крутилась под ногами хозяина, ковылявшего с банкой в лачугу, и радовалась чему-то непонятному, чему может радоваться только животное.
Старик медленно добрел до двери, открыл ее и, прежде чем удалиться в свои покои, обернулся и окинул грустным взглядом окрестности, опостылевшие ему еще сотню лет назад. Несмотря на вечные сумерки, которые и вовсе сменялись непроглядной тьмой в те дни, когда плебры скупились на огненные шары, пейзаж в этих краях отнюдь не считался скудным. Их деревня располагалась в северо-западной части Медистого плато – так называли равнину, раскинувшуюся почти до самой столицы и густо поросшую желтовато-коричневой травой. Едва ли не в каждом дворе деревни было небольшое болотце с застоявшейся теплой водой, а то и два. Одни дома деревни стояли на берегу продолговатого озера, проходившего сквозь всю деревушку, а другие, уже на границе поселения, упирались в невысокие холмы, за которыми начинался непроходимый бескрайний лес. Деревья здесь, на Медистом плато, росли преимущественно высокие, и чем ближе к столице, тем, разумеется, выше, хотя в самой деревне их было мало, а те, которые и попадались, редко превышали метров пять в высоту. Территория двора, где стоял дом старика и его жены, была огромной. Это был последний в деревне дом – после него, метрах в двухстах, начинался пологий, но заметный склон, перетекающий в усыпанную мелкими озерцами долину, которая в конечном итоге дотягивалась до плохо видимой отсюда, из деревни, столицы планеты Амплерикс – Триарби.