Убит местный бизнесмен и авторитет Леонид Басов, более известный как Лёнька Туз. Расследование ведут знаменитый майор Полозов и стажер лейтенант Савчук. Казалось бы, обыкновенный детектив? Но что же так приковывает читателя с первых же страниц и не отпускает до последних? Захватывающий каскад, построенных на скупых фактах, невероятно проницательных догадок, прозрений, логических построений, психологических уловок, которыми сыщик вытаскивает нужную ему информацию из подозреваемых и свидетелей – все это складывается в калейдоскопические версии, которые, казалось бы, иногда заводят в тупик, но в итоге всегда выводят на след преступника, все это создает феерическую иллюзию буквально реального участия самого читателя в расследовании.
Но «Анатомия лабиринта» – это еще и просто хорошая, стильная литература. Добродушный юмор, которым пересыпан текст, делает героев близкими читателю людьми; интересные, вовлекающие в суть раскрытия истины, динамичные диалоги, во время которых читатель и сам как бы становится участником этих диалогов и ловит себя на желании возразить или подсказать. Сочный, богатый язык. Детектив, оказывается, тоже может быть хорошей литературой. Одним словом, начав чтение «Анатомии лабиринта» вы навряд ли сможете оторваться до последних строк, а может быть, даже захотите перечитать еще раз!
1.
Хотя, конечно, и не владелец заводов, газет, пароходов, но тем не менее полноправнейший обладатель вино-водочного заводика, нескольких магазинов, ресторана и даже одного из городских казино, бизнесмен и по совместительству местный авторитет Басов Леонид Антонович, более известный до недавнего времени в своем родном городе Южноморске под прозвищем Лёнька Туз, лежал в одном из глухих переулков своего родного города в позе, скорее напоминающей очертания карточного короля, нежели туза: раскинувшись навзничь на влажном в этот росистый предрассветный час асфальте, разбросав руки в стороны, как бы пытаясь принять в объятия светлеющее от восходящего солнца небо, немного подогнув ноги, он, безвольно откинув голову вправо, как бы демонстрировал всем желающим свой профиль с коротко остриженной рыжеватой бородой, как раз и делавшей Басова, или Туза, схожим с карточным королем, в отличие, скажем, от карточного валета, изображающегося обычно этаким франтом с изысканно выбритым подбородком. Хотя, если не рассматривать голову Басова отдельно крупным планом, а окинуть всю его раскинувшуюся на асфальте фигуру целиком, то, конечно, можно было невольно поймать себя и на ассоциации с изображением карточного крестового туза – креста, к стати, вытатуированного на руке Басова и делавшего явной и очевидной его принадлежность к определенной касте людей.
А сравнение Басова с изображением карточной фигуры для человека, смотревшего сейчас на Туза и знавшего его раньше, было вполне естественно, ибо и поза Басова, и его прозвище, и пристрастие Туза к карточной игре, очевидно, и давшее Басову право на присвоение именно такого псевдонима, делали такие ассоциации вполне оправданными, если не сказать закономерными. Поэтому не было ничего удивительного в том, что майор Полозов Юрий Михайлович, знавший Басова с тех пор, когда тот еще только становился Тузом, тоже невольно начал придавать очертаниям раскинувшейся перед ним фигуры Басова подобия карточных фигур – да, любил Леонид Антонович Басов перекинуться в картишки при жизни. Бывшей жизни. Ведь не стали бы майора Полозова поднимать ни свет ни заря с постели лишь для того, чтобы потешить майора лицезрением лежащего на асфальте живого Басова, да и не лежал бы Басов, будучи живым, вот так вот посреди улицы – даже если бы Леонид Антонович и упился мертвецки, что с ним, честно говоря, случалось частенько, то и в этом случае, он не лежал бы среди улицы, а был бы всенепременно доставлен домой своим преданным и не заменимым другом, соратником, охранником, водителем, своим ангелом-хранителем Федором Кабановым, или проще Федюней. Тузы, как известно, на дороге не валяются, по крайней мере пока они живы. Басов же лежал посреди улицы и не был доставлен домой Федюней по причине того, что рана, нанесенная Басову была смертельной: «ранение в область сердца было не совместимо с жизнью уже в момент нанесения данного ранения» – так определил ситуацию медэксперт, прибывший на место преступления в составе оперативно-следственной группы, которую возглавил майор Полозов. Смертельный удар был нанесен колюще-режущим предметом (проще – ножом) прямо в сердце, так что Басов умер моментально, как говорится, не мучаясь, и лежал сейчас на асфальте, влажном не только от предутренней росы, но и мокром от его, Басова, собственной крови.
Наполнявшаяся посвистываниями, щелканьями, чириканьями довольно многочисленных птиц в этом, достаточно далеком от центра города, районе, предрассветная тишь в это утро была взбудоражена еще и не привычными здесь в такой час шумами и голосами: глубокие и узкие колодцы улиц между многоэтажками заполнялись голосами съехавшихся сюда правоохранителей всех рангов, чинов и систем (от милиции до прокуратуры), щелканьем фотоаппаратов, гулом подъезжающих и отъезжающих автомобилей – не каждый ведь день убивают Туза.
Знавшего Туза еще с тех давних пор, когда тот еще не был Тузом, а был всего лишь Лёнькой Басовым, начинающим, но уже многообещающим вором, майора Полозова обуревали сейчас весьма противоречивые чувства. С одной стороны представшее глазам майора зрелище было как бы назидательным доказательством вековых народных мудростей, говорящих о том, что сколько веревочке не виться, а конца не миновать, или о том, что ложью поле перейдешь, да назад не воротишься, – и в этом случае смерть Басова, именно такая вот смерть была вполне закономерной и не должна была бы вызывать удивления. С другой же стороны, Ленька Басов, отдав должное воровской романтике в период всеобщего заката коммунизма, в период рассвета Горбачевских перестроечных веяний вдруг переосмыслил свой антисоциальный статус – в почве возрождающегося капитализма Басов почувствовал себя семенем, из которого произрастает будущее, и вдруг понял, что зарабатывать большие деньги можно и не конфликтуя с «Уголовным кодексом». А чувствовать себя закваской будущих изменений все же намного приятнее, чем прозябать антисоциальным изгоем, и не важно где при этом разворачивается это самое будущее, в бывшей единой и неделимой стране Советов, или в нынешних суверенных частях этой самой распавшейся страны. При чем, свое воровское прошлое в таком случае вполне оправданно можно было рассматривать как своеобразное диссидентство, как некий Робингудовский протест против уничтожающего человеческую личность коммунистического режима.
