В одном из многочисленных бистро, на окраине Парижа, сидел молодой человек приятной внешности с зелёными глазами и задумчиво катал по стойке бара небольшой стеклянный шар с мутными пятнами внутри, напоминающий планету Земля. Стекло неприятно громыхало и подпрыгивало на неровностях дубовой доски, действуя на нервы редких посетителей с барменом вместе, у которого была жутко квадратная голова и волевой подбородок на лоснящемся лице. В очередной раз толкнув шарик левой рукой, он останавливал его правой и сразу же посылал его назад, время от времени прерывая это бессмысленное занятие редкими глотками виски из запотевшего стаканчика со льдом.
Бармен недобрым взглядом с презрительной гримасой на лице продолжал следить за ним. Обычно так смотрят безнадёжно самоуверенные, но трусливые люди. У обладателя шарика было красивое восточное имя Карен, что означает проповедник у одних народов, у других – щедрый и великодушный. Где-то час назад он вышел от проститутки, с которой познакомился на мосту, провёл с ней всю ночь и был явно не в духе, пропивая последние деньги в баре.
Когда-то давно, будучи студентом одного из Московских институтов, куда поступил сразу же после армии, он познакомился с молодой француженкой старше его лет на десять, где она преподавала литературу, приехав по культурному обмену, в частности Мольера и неплохо изъяснялась на русском. Их роман длился почти год, потом она уехала к себе, рыдая и плача в последний день ему в плечо, изрядно вымочив модную рубашку, жаккард, которую ему подарила. Через пару недель он забыл про неё и не вспоминал.
Начало ноября 1982 г. Москва прощалась с генсеком…
Уставший после бурной вечеринки у своего сокурсника Славы Панина, который на радостях так накачался бабушкиным самогоном в тот день, что упал со стула, стянув за собой скатерть с едой и посудой, оставив приглашённых без торта и выпивки. Всё бы ничего, но десерт с вином покупали вскладчину и ругали его все вместе, даже кто-то пнул его в бок со злости.
Карен лежал на спине, равномерно похрапывая рядом с очередной толстушкой из параллельного курса, которая беспрерывно ворочалась во сне и мешала ему спать. Его разбудили удары в дверь посреди ночи. Стучалась вахтёрша баба Варя, довольно-таки бесцеремонно требуя открыть дверь своим зычным голосом, чем перепугала насмерть сожительницу, готовую уже прятаться под кровать.
– Спускайся вниз, тебе звонят по междугороднему международному, – странно оглядывая его с ног до головы, заявила вахтёрша, еле выговаривая слова.
– Ты номером случайно не ошиблась, бабуся? – с недовольствием, гримасничая, спросил он.
– Не ошиблась, храни тебя Господь, – почему-то запричитала старушка, моргая глазами.
В вахтёрной отложенная в сторону телефонная трубка, скатившись со стола, странно болталась, свесившись на закрученном кольцами кабеле, видно, впопыхах баба Варя её неровно положила.
– Ало, ало, я слушаю – с нескрываемым любопытством спросил Карен в трубку. На другом конце провода, к его удивлению, оказалась Сильви, та самая француженка, с которой он жил весь последний год.
– Как дела, Сильва!– внезапно повеселев, спросил он, услышав знакомый голос.
– У меня не очень, а у тебя как?
– Так себе, скоро сессия, а что случилась, дорогая?
– Я беременна.
Побегав несколько месяцев по различным бюрократичным конторам, обивая стоптанными кроссовками бедного студента бесчисленные пороги толстых и худых чиновников с двойными подбородками, не минуя визитом лиценеприятных работников спецслужб, называвшихся тогда КГБ, он всё-таки в конце мая получил выездную визу и оказался в парижском аэропорту Charles De Gaulle. Его встречала сильно изменившаяся Сильви, с синими кругами под глазами, огромным животом под короткой розовой майкой с надписью «Love me baby», из-под которой торчал выпирающий пупок.
В роддоме, куда утром пожарники увезли её рожать, врач долго заполнял его анкету – откуда он родом, как звать родителей, сколько лет и как давно во Франции. Уже ставшие привычными допросы как с той, так и с этой стороны он терпеливо с завидным хладнокровием, отвечал на все вопросы, но, когда его пригласили поучаствовать в родах супруги, он сначала наотрез отказался, но потом согласился, побоявшись, что его могут не так понять. В родовой комнате, куда его проводил всё тот же врач, лежала бледная Сильви, и копошившиеся рядом акушерки о чём-то спрашивали её, она изредка отвечала им бледными губами, косясь на него. Пахло лекарствами, на полу валялись пару окровавленных простыней, почувствовав, как у него закружилась голова, он вышел в коридор и стал смотреть из окна на больничный сад, глубоко вздыхая от волнения. На скамейке около стоянки машин безмятежно спал рыжий кот. Открылась одна из многочисленных дверей на первом этаже, из которой, щурясь от света, вышла молоденькая медсестра в голубом халате, поманила кота, поставив на землю под кустом розы открытую консерву с кошачьей едой. Кот продолжал дремать, не реагируя. Девушку кто-то позвал из открытой двери, и она ушла. Через пару минут в глубине коридора раздался истошный крик, послышалось хлопанье дверей, топот бегущих ног, детский плач и тишина.
Чтобы здесь работать, надо иметь стальные нервы, подумал он, не сводя глаз с кота, который тем временем проснулся и, зевая, лениво шёл к еде.
– Карен, месье Карен, – забавно ставя ударение на первом слоге, звали его, – идите быстрее, у вас родилась дочка.
В специально отведённой для этого комнате на диване сидела хорошенькая медсестра, что пару минут назад кормила кота, и держала в руках новорождённую.
– Месье, возьмите её на руки, посмотрите, какая она красивая, – почему-то с крупинками слез в уголках глаз предложила девушка. Он захотел взять новорождённую на руки, но красавица весьма странно выглядела – хрупкая, вся красная, сморщенная.
– Нет, нет, – мотая головой, сказал он и, спотыкаясь, выбежал из комнаты в направлении окна и почувствовал, как его всего тошнит, крутит изнутри. Нервы никуда – решил он.
Если можно было описать душевное состояние Карена в то время одним словом, то смятённое оказалось бы самое подходящее. Растерянность и волнение были во всём. В обилии продуктов и одежды в супермаркете, в количестве автомобилей, в ночной жизни, в неумении открывать дверь вагончика в метро и особенно в незнании языка.
По субботам вместе с Сильви они ходили в огромный супермаркет за городом. Он вёз тележку рядом, она наполняла её продуктами. Временами ему очень хотелось попробовать новый камамбер, который прямо в сырном ряду рекламировал бойкий мальчишка с фартуком, на котором было написано Fromage, но, так как у него не было денег, он молчал, и это угнетало его. Проходя мимо винного отдела, он всё-таки не удержался и попросил её, как мальчишка у мамы, купить бутылку Cahors, который ему очень нравился своим терпким вкусом, на что она отрывисто оборонила:
