Приступ раздражения он выдохнул с табачным дымом в открытую форточку, повесив его на голый куст сирени во дворике медицинского центра. Полегчало, но ненадолго. Профессор Бараев словно издевался над ним: мямлил, тянул резину, разжевывая каждое слово, противно причмокивал губами, переводил разговор на другую тему, отвлекался на пение птичек, нес пургу про холодную весну, разбавляя свою тягомотную речь научными терминами, смысла которых Артур Георгиевич Гайворонский решительно не понимал, а переспрашивать – утомился.
«Беда с этими докторами! Мало того что у половины из них проблемы с дикцией, так еще нормальным человеческим языком изъясняться категорически не могут, Гиппократы хреновы!» – мысленно ругался Гайворонский, с трудом сдерживаясь, чтобы не звездануть светиле медицины по челюсти. Спасибо, что курить в кабинете разрешил. Правда, неохотно, нотацию о вреде никотина прочитал, форточку распахнул и демонстративно обмахивался газеткой, то и дело бросая на тлеющую в пальцах Гайворонского сигарету испепеляющие взгляды. Артур медленно зверел, но надо было держать лицо и… кулаки в карманах. Во-первых, на руку Гайворонский всегда был тяжеловат, а если доктор лишится зубов, то свой приговор вряд ли озвучит в ближайшее время. Во-вторых, пробиться на консультацию к нейрохирургу Бараеву оказалось очень непросто. Ни деньги, ни связи не помогли, профессор принимал только в порядке общей очереди и исключения никому не делал, разве что тяжелые клинические случаи рассматривал сразу. С одной стороны, это вызывало уважение, с другой – страшно злило. Артур Георгиевич Гайворонский, президент инвестиционной компании «Голден файерс», привык, что все двери перед ним распахивались настежь по первому требованию.
– Завязал с этой пагубной привычкой пару лет назад. А курить, знаете ли, до сих пор хочется зверски, – неожиданно сообщил профессор.
– Так курите, какие проблемы… – Артур придвинул к доктору пачку. – Жизнь слишком коротка, чтобы лишать себя удовольствий.
– Вы правы, – смутился светило нейрохирургии, неуклюже вытянул сигарету, сунул ее в рот. Артур поднес было Бараеву зажигалку, но профессор отвел его руку в сторону и только пожевал фильтр. – Буду с вами предельно откровенен. Причина обморока гораздо серьезнее, чем мы могли предположить, – тяжко вздохнул он и снова понес пургу про какую-то аутотрансплантацию, микроанастомозы, сальники и патологические сосуды.
Гайворонский не сдержался.
– Вы можете мне русским языком все объяснить, вашу мать? Иначе я сам сейчас аутотрасланатацию сальника с микроанастомозами вам на задницу сделаю! – рявкнул он на весь кабинет и долбанул по столу кулаком так, что пепельница с окурками подпрыгнула.
Профессор выронил сигарету изо рта и снова запихнул ее обратно.
– Извините, – выдавил из себя Артур Георгиевич, – нервы шалят.
– Понимаю… – откашлялся доктор, с опаской поглядывая на кулачище Гайворонского.
Артур тактично спрятал руки под стол и попытался изобразить на лице миролюбие. Профессор немного расслабился, но, судя по рассеянному взору, нить разговора потерял безвозвратно.
– Я так понял, что опухоли нет. Синдромов болезни Паркинсона тоже. Просто какая-то хрень с сосудами? – спросил Артур, пытаясь вернуть Бараева в реальность.
– Правильно, – очнулся профессор, – но все совсем непросто. Я уже показывал вам. Ну ладно, еще разок… – Нейрохирург взял со стола рентгеновский снимок, закрепил его на стене, на специальной пластиковой панели с подсветкой. – Вообразите себе клубок спутанных ниток, – указал он карандашом на подсвеченное изображение. – Видите? Сосуды переплетены таким образом, что в мозгу происходит нарушение кровообращения.
Гайворонский беспомощно посмотрел на рентгеновскую пленку, потом на доктора. Ни хрена он не видел и по-прежнему ни черта не понимал! А профессор продолжал:
– Полагаю, это врожденная патология, которая только сейчас дала о себе знать. К сожалению, болезнь будет прогрессировать, и помочь в данном случае может только хирургическое вмешательство.
– Так сделайте операцию! – снова сорвался на крик Гайворонский. – Я готов заплатить любую сумму. Выписывайте счет.
– Да погодите вы деньгами трясти и бушевать, – поморщился нейрохирург. – Выслушайте, елки-моталки, потом пальцы гнуть будете.
– Извините.
– Проехали… – Доктор помолчал немного. – Итак, что я пытался до вас донести. Операция крайне сложная, связанная с большим риском. Со своей стороны могу обещать, что сделаю все возможное, привлеку лучших ассистентов. Клиника у нас, как вы знаете, оснащена самой современной аппаратурой, специалисты высочайшего уровня работают. Но результат операции предсказать не берусь. И никто не возьмется! Неизвестно, как поведет себя организм. Мой прогноз таков: без операции – несколько месяцев полноценной жизни, конечно, при соблюдении строгого режима и покоя. Никаких стрессов и волнений, диета, сон. А потом… Потом приступы будут учащаться, самочувствие ухудшится. В конечном итоге годы в инвалидном кресле или полный паралич. При неблагоприятном исходе операции…
– Но есть же…
– Повторяю, шанс побороть недуг есть. Но летальный исход при операции тоже весьма вероятен. Я беру на себя риск, но вы сами должны решить, соглашаться или нет. В данном случае я не вправе ничего советовать. Однако не рекомендую тянуть с ответом, время играет против нас. Чем раньше мы сделаем операцию, тем больше шансов, что она пройдет успешно.
Артур машинально посмотрел на часы – секундная стрелка нервно ползла по циферблату, он как будто кожей чувствовал каждый ее скачок. В груди стало жарко, а голова, наоборот, превратилась в ледяной саркофаг.
– Сколько вы даете времени на размышление? – прошептал Гайворонский, не слыша собственного голоса.
– Крайний срок – месяц. Подумайте, взвесьте все и позвоните. Буду ждать вашего звонка.
Гайворонский кивнул и, не прощаясь, вышел за дверь.
Как он оказался на улице, Артур помнил смутно. О том, что на консультацию приехал на машине, Гайворонский тоже забыл. Очнулся, сидя на лавке, в пятистах метрах от медицинского центра, в небольшом парке. Тело колотила дрожь. Профессор прав, весна выдалась холодная. Середина апреля, а сугробы еще не растаяли, потемнели только, присели, лишь вдоль теплотрассы образовались небольшие проталины с островками молодой травки, где поднимали чахлые головки цветы мать-и-мачехи. Лучи бледного солнца, пробивающиеся сквозь лысые кроны деревьев, почти не грели, лишь гладили лицо.
«Пальто и кепку оставил в раздевалке, идиотина несчастная», – усмехнулся он, ежась от ветра и постукивая ботинками в неснятых больничных синих бахилах по замерзшей лужице. Лед треснул, на гладкой поверхности появилась паутинка. Сердце Артура, кажется, тоже треснуло, до него дошло наконец, что случилось. Он потер грудь и зажмурился. Месяц. Тридцать дней, чтобы принять решение. Срок, данный профессором, казался катастрофически маленьким. В бизнесе он принимал решения мгновенно, но сейчас, впервые в жизни, совершенно не понимал, как ему поступить, и чувствовал себя беспомощным кутенком. Он, Артур Гайворонский, успешный бизнесмен, богатый человек, президент крупной инвестиционной компании «Голден файерс», не знал, что делать. Отец в свое время название компании не одобрил, заявил, что надо придумать значимое имя. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Вечно он влезал в дела и спорил… Чем, спрашивается, название ему не угодило? Яркое, пламенное, горячее. «Файер», видите ли, у папани ассоциировался с фраером. Точил бы свои болванки на заводе, так нет… Правильно Артур отца не послушал и зарегистрировал компанию так, как решил, уже через год корабль под названием «Голден файерс» разрезал рынок, как ледокол арктический океан. Папаша оказался не прав, мстительно подумал Гайворонский, поглаживая гладкую, как колено, лысую голову.
