Моя служба началась с проводов на срочную службу в Советскую армию, это такая устаканенная годами народная традиция, которая, в отличие от свадьбы, бывает только раз в жизни. Собираются родственники и друзья, радостно бухают, ведь это не они идут в армию и не им предстоит погубить два года жизни, отдавая долг (которого ты ни у кого не брал).
Пили много и разнообразно, всем городом, не я один был в этот день такой счастливый, кого везли в неизведанные дали за новыми проблемами.
Автобус с призывниками отправлялся в Таллин, на республиканский сборный пункт, в четыре утра. Толпа провожающих со всего города окружила транспортное средство со всех сторон, подняла и начала раскачивать, затем пронесла метров десять на руках. Прапорщик, ответственный за мероприятие, очень кричал и сильно нервничал, при этом размахивал табельным оружием и разговаривал грубыми словами, но его быстро успокоили, «накапав» ему на грудь стакан водки.
В Таллине к нашему приезду «обезьянник», так называлось место сбора призывников со всей Эстонской республики, был уже забит под завязку такими же, как мы, будущими воинами. Кому-то не повезло провести в этом неуютном месте несколько дней, что они ели все это время – мало понятно, а вот точно пили различные вкусные и невкусные жидкости, содержащие часто неразумное количество этилового спирта. Мне повезло, в тот же вечер меня с земляками отправили дальше, ближе к месту предстоящей службы. Этим местом оказался славный город Рига.
В поезде новобранцы пили дальше, без удержу, всю ночь. Сержанты, сопровождающие эту человеческую массу, вымогали деньги, часы и водку. Так с шутками и прибаутками, периодически освобождая кошельки, желудки и прочую излишнюю атрибутику призывника, мы двигались к новому этапу жизни, предписанному конституцией, для отдачи не взятой ипотеки, цена которой два года жизни.
Пока шла посадка в поезд, я попросил женщину, провожающую сына, отправить домой конверт с надписью: «Везут в Ригу». Батя долго хранил это первое мое письмо со службы в армии.
В столице Латвийской Советской Социалистической Республики мне предстояло провести последующие два года моей молодой жизни.
Воинская часть №51532 была спецподразделением и занималась топографическим и геодезическим обеспечением.
Служба сразу туго закрутилась, как пружина в командирских часах. На утро следующего дня: подъем, зарядка, завтрак, утренний развод, строевые занятия, и так далее и тому подобное, с утра до вечера, с вечера до утра. Назывались эти веселые старты «Курс молодого бойца».
Обучение начиналось с важной дисциплины для каждого солдата: умении наматывать портянки. Наутро, после первой физзарядки, оказалось, что она не всем по зубам, стертые в кровь ноги это наглядно продемонстрировали. Мне повезло, батя еще дома меня научил этой важной воинской премудрости.
За месяц в нас впихнули базовые знания и умения, необходимые солдату. Например, ходить строем, орать песни. Вместо того чтобы ночью спать, драить очки в туалете зубной щеткой или осколком стекла, кому что достанется. Кульминацией этой эпопеи была присяга, после принятия которой ты становился полноправным солдатом Советской армии. Теперь, стоя на колене, ты мог поцеловать знамя, а за эту оказанную тебе честь у государства появлялось право тебя расстрелять, а у тебя умереть за него, и неважно, насколько это нужно тебе и твоей семье.
На присягу ко мне приехали родители, папа и мама. Когда я их увидел, был удивлен тем, что они совсем не изменились. На куртке у отца так же не хватало пуговицы, а у мамы на голове был повязан все тот же ее любимый газовый платочек. У меня было столько нового и необычного, что я потерялся во времени, как суслик в степи. Помните, в фильме «ДМБ»: «Ты суслика видишь в степи?» – «Нет!» – «А ОН ЕСТЬ!»
Оказалось, что армейский диалект русского языка уже впитался в мозг основательно, каждую секунду я ловил себя на том, что универсальные слова-«заменители» пытаются выскочить наружу. Чтобы не огорчать папу с мамой, приходилось все время подвергать свою речь цензуре. У меня было ощущение, что прошел по крайней мере год, а не месяц.
Был у меня товарищ, эстонец Алан Тэйсалу, он рассказывал, что до армии не знал русского языка и не пытался его учить, зная, что в армии быстро его выучит. Единственно, что он мог про себя сказать внятно: «Я Алан, каменьсик ис Пярну». Через три месяца он удивлялся: «Мине ховорили, что руский трутный ясык, совсем нет. Теперь снаю, надо только пять слов и маху все казать, и много стала понимайка».
Как-то в часть к нам занесло старичка-генерала. Как водится, нас построили на плацу, чтобы дедушка мог на нас посмотреть (нам он на хер был нужен, таких дурилок мы навидались до хрена и больше) – себя нам показать. Шаркая хромовыми сапогами по асфальту, обходил строй, остановился напротив рядового Тэйсалу.
– Ну, как служится, солдатик?
– Та, нэ хуево, товарисчь хэенераль.
К ним подскочил ротный: «Товарищ генерал, он не русский, поэтому так выражается».
