1812 год, Смоленск
В городском доме помещика Петра Анисимовича Горюнова царила суета и беспорядок, причиной сего было приближение французской армии к Смоленску. Прислуга срочным порядком упаковывала ценные вещи, супруга Петра Анисимовича, Глафира Сергеевна, дама пышная и решительная во всех отношениях, сотрясала воздух и так весь пропитанный пылью от множества вещей, своим зычным голосом:
– Анфиска! Дашка! Поторопитесь! Уже слышна орудийная канонада! Чего доброго француз застанет нас прямо в доме со всем добром – вот уж будет чем потешиться неприятелю!
Девки переглянулись: попадать в руки ужасным французам им вовсе не хотелось, и они пуще прежнего начали упаковывать барские платья.
Петр Анисимович не поддавался всеобщей суете и панике, он ходил по дому, молча, созерцая удручающую картину: картины сняты и завернуты, персидские ковры скатаны в рулоны, посуда упакована, одежда вынута из шкафов и дожидается, когда наконец ей займутся неповоротливые Анфиска и Дашка. Слова хозяйки возымели на девок необыкновенное действие, и они с перепугу, упирая сопли и слезы рукавами ситцевых рубах, а то и вовсе подолом цветастых сарафанов, начали поторапливаться.
– Петр Анисимович! Душа моя! – проревела Глафира Сергеевна. – Прикажи, голубчик, мужикам загружать ковры, картины и посуду.
Барин еще раз посмотрел на перевернутый в суматохе дом, понимая, что может вернуться на одни лишь обугленные головешки, и распорядился:
– Трофим! Загружай!
Управляющий тотчас привел мужиков, также томимых страхом и сомнениями.
– Барин… – начал один из них, – дозвольте спросить вас.
Петр Анисимович удивился: о чем вообще можно спрашивать в такой момент?
– Ну что тебе?
– А что ежели энтот хранцуз, лихоманка его подери, дом сожжет? Али догонит нас с добром-то: чаго делать станем?
Горюнов задумался: подобные мысли не давали покоя уже второй день.
– Ничего, надо надеяться на лучшее и на нашу армию. Авось с Божьей помощью все и образуется.
Мужики переглянулись: ну да, они и забыли, что в России все решает Его Величество «Авось»!
* * *
– Лизавета! – позвала Глафира Сергеевна прислугу. – Ну что ты спишь прямо на ходу? Ты постельное белье упаковала, как я велела?
– Да барыня, все как сказано…
Лизавета указала на сундук, доверху нагруженный бельем из отменного фламандского полотна.
– Хорошо…
– Барыня… – начала было Лизавета.
– Говори быстро, не тяни!
– Позвольте остаться, мать уж больно хворая. Не перенесет она дороги до вашего поместья в Горюново.
– Дело твое. Смотри не пожалей потом, – ответила барыня. – За домом приглядывай, раз уж остаешься.
– Слушаюсь, Глафира Сергеевна.
В гостиную вошли двое мужиков, они подхватили за боковые кованые ручки сундук с бельем и потащили грузить в телегу.
Маленький Виктор, сын Горюновых, которого Глафира Сергеевна до начала военных действий называла не иначе как на французский манер, произнося с ударением на последний слог, носился по дому, размахивая деревянной саблей и крича:
– Подайте мне сюда Наполеона, я выпущу ему кишки!
– Перестань носиться! – одернула его мать. – Пятнадцатый год уже, а ты все в игрушки играешь. Лучше помоги отцу.
Виктор остановился, огорчившись, что его развлечение прервали столь грубым образом, и неохотно поплелся прочь из гостиной в надежде, что не встретит отца.
* * *
Лизавета незаметно вынырнула из господского дома, впрочем, на нее все равно никто бы не обратил внимания, неожиданно ее окликнули:
– Лиза!
Она обернулась, навстречу шел Фрол, кучер помещика Сазонова, который давно приятельствовал с Петром Анисимовичем Горюновым.
– Фролушка! – девушка бросилась к своему возлюбленному. – Господи, что теперь будет-то? – она залилась слезами.
Кучер обнял свою пассию, попытавшись успокоить:
– Ничего, побьем хранцузов! Не сумневайся… – он привлек Лизу и поцеловал в губы. – Уезжаю я с барином и его семьей в Нижние Вешки, туда хранцузы, могет быть, не доберутся.
Девушка всхлипнула.
– Я остаюсь здесь…
– Как? – удивился Фрол. – Зачем?
– Мать совсем плохая, того гляди помрет. Кто ее похоронит, как не я? Прощай, Фролушка, свидимся ли еще? – Лиза снова заплакала. – Коли нет, знай – любый ты мне всегда был…
Кучер растрогался, прослезился и еще раз привлек к себе возлюбленную.
– Свидимся, не сумневайся…
Он отстранил от себя девушку и быстро ушел со двора. Та так и осталась стоять, не замечая ничего вокруг себя.
* * *
Лиза вошла в комнату, в ней царил полумрак, мать лежала на лавке, прикрытая меховым зимним салопом и, несмотря на это, ее трясло от лихорадки.
– Доченька… – простонала она. – Чаго такой крик стоит?
– Господа уезжают в поместье Горюново, что восточнее города, думают хранцузы туда не пойдут, – пояснила Лиза.
– И ты поезжай… Все равно умру, чаго тебе при мне делать-то…
– Матушка! – девушка упала на колени перед скромным ложем больной родительницы и залилась слезами. – Как вы без меня-то?
– Ничего… Поезжай… – настаивала мать.
Но Лиза твердо знала – она останется в доме, подле матери.
* * *
Когда французы заняли Смоленск, оставленный русскими войсками, и располагали ставку в доме помещика Горюнова, как одном из самых лучших в городе, Лиза стояла на коленях перед усопшей матерью. Молодой мужчина в сине-белом мундире вошел в темную комнату прислуги и, увидев молодую девушку, убитую горем, склонившуюся над умершей женщиной, повел себя благородно, распорядившись помочь несчастной русской с достойными похоронами. Сама же Лиза была определена на прежние свои обязанности: стирать, убирать в комнатах, занимаемых теперь главнокомандующим армии – Наполеоном Бонапартом и его штабом.
Очнувшись от горя, спустя несколько дней, Лиза наконец вернулась к действительности, увидев, что в городе и в доме – французы и она, как ни в чем ни бывало, выполняет свою прежнюю работу.
Когда она увидела человека, небольшого росла, крепкого на вид, даже можно сказать коренастого, с легким брюшком, виднеющимся из-под зеленого мундира, увешанного всевозможными орденами, она поняла, что незнакомец – и есть главный француз: как его там… Бонапарт. Отчего Лиза догадалась, сама не знала, видимо, интуитивно, а может, и оттого, что все вокруг него были слишком подобострастны.
Девушка подумала: «Толстый, маленький, невзрачный. Похож на управляющего помещика Сазонова, что проворовался два года назад и тот прогнал его с позором с глаз долой… Отчего этого Бонапарта все так боятся?»
С такими мыслями она стирала батистовые рубашки французских генералов, проявляя по привычке усердие, которое было замечено денщиком одного из важных особ, и тот в награду подарил девушке золотой луидор.
