Моя бабушка Сусанна Сергеевна Заболотская была в девичестве Прянишникова. Ее отец, а мой прадед, Сергей Михайлович Прянишников служил управляющим бумажной фабрикой в городе Лальске Вологодской губернии, а фабрика принадлежала его жене. Эта моя прабабка имела одну странность характера: стоило ей забеременеть, как в ней пробуждалась страсть к путешествиям. И по мере того, как рос плод в ее чреве, росла и тяга к дальним странствиям и становилась такой непреодолимой, что эта странная женщина подчинялась ей и отправлялась в дорогу. Одного ребенка она родила в лодке при переправе через Двину. Из рассказов бабушки было понятно, что у нее, кроме известного мне брата Михаила, были и другие братья или сестры, но о них я никогда не слышала. Может быть, они умирали, не выдержав неадекватных условий своего рождения, а, может, мать рассовывала их по родственникам. По крайней мере, так она поступила с моей бабушкой.
На этот раз, забеременев, она отправилась в Москву к своему деверю – художнику Иллариону Михайловичу Прянишникову. Родив там дочь Сусанну, она оставила ее на воспитание в его семье. От бабушки я никогда не слышала рассказов об ее отце или матери, а только о дядюшке. Он в то время работал преподавателем в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Его семья жила в Хамовниках неподалеку от Льва Николаевича Толстого, с которым они были близко знакомы. Вот что рассказывала бабушка:
«Граф Толстой очень просто одевался, словно мужик какой. Однажды пришел к нам, а наша новая горничная не пускает его в дом: «Иди отсюда, дядька, нечего тут!» Но Толстой нисколько не рассердился на нее. Смеется и жалуется дяде Лариону: «Вот не хочет она пускать меня к вам». А один раз я читала в гостиной на диване, да и заснула. Сквозь сон слышу, что в комнату вошли дядя и Лев Николаевич. Мне очень неловко стало, и я притворилась, что крепко сплю. Думала, они пройдут к дяде в кабинет, не обратив на меня внимания. Но Лев Николаевич остановился около дивана и говорит дяде: «Зря вы считаете Сусанну некрасивой, она еще красавицей вырастет».
Лев Николаевич любил участвовать в разговорах художников, которые часто собирались у нас в доме. Не только художники приходили, и другие люди тоже, но все споры были обычно об искусстве.
Дядюшка очень горячился при этом. Однажды спор зашел о том, какое искусство выразительнее. Кто-то из присутствующих утверждал, что музыка намного выразительнее живописи. Наконец, дядюшка схватил этого человека за руку и потащил к роялю, крича: «Раз так, то сыграй мне извозчика на белой лошади!» Он вообще был очень вспыльчивый, раздражительный. Кузен Жорж мне рассказывал, как отец взял его с собой на вокзал, куда должны были привезти турецких военнопленных. Там художник стоял и смотрел, разглядывая пленных, когда к нему подошел городовой и сказал: «Господин, здесь стоять нельзя». Дядя только плечом дернул. Городовой опять: «Господин, здесь стоять нельзя!» Тогда дядя рявкнул: «Принеси стул, я сяду!» Городовой опешил и оставил его в покое. Дома по вечерам мы часто играли в карты. У кузена Жоржа была привычка при сдаче класть карты перед собой, а потом подвигать их каждому игроку. Дяде это не нравилось, и он просил, чтобы Жорж сдавал карты прямо ему, но тот все время забывал об этом и поступал по-своему. Когда дядюшке пришла очередь сдавать карты, он карты Жоржа относил по одной в другой конец комнаты и складывал на рояль».
А Сусанна, судя по фотографиям, в самом деле, стала очень интересной девушкой. За ней очень ухаживал один из братьев Маковских, тоже художник-передвижник. Однако, живя среди живописцев, она ни разу не стала моделью ни для одного из них. Да и сам Прянишников не написал портрета кого-либо из своей семьи, хотя на его картинах множество самых разнообразных лиц. Бабушка рассказывала, что однажды летом, когда семья выехала на дачу в деревню, Прянишникову очень понравилась девчонка Марфутка, и он часто заставлял ее позировать. Она так хорошо это делала и была такой яркой, что дядя все время приговаривал, что, видно, надо будет взять ее в Москву. И вот когда собрались уезжать из деревни, явилась Марфутка с узелком в руках – собралась ехать с Илларионом Михайловичем в Москву. И он таки взял ее с собой, поговорив, конечно, с родителями. Потом пристроил в училище, и позже, когда Марфутка выросла, она действительно стала профессиональной натурщицей.
В Москве бабушка училась в пансионе, о котором мало рассказывала, а я, к сожалению, не была достаточно любопытной и почти никогда не расспрашивала ее об этом. Знаю только, что там преподавали французский. Но по-французски она не говорила, хотя знала много обиходных словечек и выражений типа «аппетит приходит во время еды» или «чтобы быть красивой, надо страдать» (по-французски, конечно). Неизвестно, как бы сложилась дальше судьба девицы Сусанны, если бы ее дядюшка не заболел туберкулезом. Он уехал лечиться в Крым, а племянницу отправил к родителям в Лальск, где они и вышла замуж за моего деда Николая Заболотского, который только что закончил историко-филологическое отделение Санкт-Петербургского университета. Это был молодой, веселый, образованный человек, а бабушке после Москвы в провинциальном Лальске было очень тоскливо. И когда дед сделал ей предложение, она приняла его, но только на том условии, что он получит место в каком-нибудь губернском городе. Так они оказались в Вятке. А из Москвы пришло известие, что Илларион Прянишников избран действительным членом Академии художеств. Но, увы, через полгода он умер.
Вятка, конечно, не Москва, но зато моя бабушка стала замужней дамой, хозяйкой собственного дома, и эта роль была ей очень по душе. Ее муж, хотя и был преподавателем такого сухого предмета, как древние языки, сам был очень живым и веселым человеком. Пусть в его круглом краснощеком лице было мало романтичного, зато с ним не было скучно. Он очень любил свою жену и всегда умел развеселить ее.