© Юрий Юрков, 2018
ISBN 978-5-4493-9995-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящается жене моей —
несравненной Зинаиде Андреевне Юрковой
Никто не помнит, каков он был из себя – Бакулка-то, стар или молод, толст или худ, рыж или черен, давно ли жил Бакулка или недавно, а может, и не было его на свете или сейчас, где еще встретится, объявится… Один долдон, упрямец редкий, толковал мне, что бакулки-то сам народ выдумал, а Бакулки и не было вовсе… Я не спорил с тупорылым, поди теперь разберись – был Бакулка, не было Бакулки? Одно достоверно, веселого был нрава человек.
Бакулку-то и я не знал, не ведал, а вот бакулки в старинном селе Дедлове мне учудили, уж я уши вострил, головой вертел, записывал точь-в-точь, как сказывали. Занятно и ладно, но не без умысла.
Бакулка раз у кума на другой слободе гулевал-гостевал то ли в Свисталовке это было, то ли в Котовке. Сам-то Бакулка в ту пору, говорят, на Добавках вертелся – может, и на Тюконовке, а с Нахаловки звонари всякие ильинским докучали, что он, Бакулка, у них жил-обитался. Вылетовские тоже не дураки были – за себя разговор вели. Но поближе к делу.
…Выпил, значит, Бакулка с кумом кувшинец кваску медвяного и к делу, с которым пришел, стал подбираться. Как вдруг слышат с улицы: «Пожар, пожар!» Выскочили они из дома с кумом Силантием, глядят – полыхает почем зря соседушка Никифор. Пока разобрались, что к чему, пока ведра похватали, багры выдернули, пока прибежал люд отчаянный и в огонь сунулся – дом почти весь сгорел… Одни стены стоят, да труба печная торчит, а погорелец Никифор вокруг пепелища кружит, спасенную живность по родне тянет и судьбу свою разнесчастную клянет.
Ходит и Бакулка с погорельцами, все утешает их, жалеет… Часа два битых ходил, все сочувствовал. Вдруг липнет к нему мужик-проходец, трубкой смоляной, табачной, что трубой самоварной пыжит: «Ты что здесь, походню потерял, Бакулка?» «А что тебе, паря?» – ощерился Бакулка. А мужик-проходец, бороды клок, не отстает: «Домой налегай, Бакулка, у вас на слободе пожар еще сильнее взъярился… от твоего дома одна печка осталась – дотла сгорел».
Не спасовал Бакулка перед такой вестью, перекрестился кое-как да и говорит: «Не могет быть, паря… я ведь и в прошлом годе горел, хошь расскажу…». Онемел мужик-проходец от такого дива, рот разинул, про трубку забыл, слушает, как дело складывалось… Не забывай – за Бакулку я пересказ веду.
Любит Бакулка сенокос, косил больше языком, по хворости-старости, лентяйству – об этом не ведаю. А вот любота ему одна с косарями: выпить малешко, чем угостят, да бакулку потешную на свет божий вытащить. Глядишь и отступится, отлегнет у мужика от сердца.
Днем какая косьба – трава жестит, овод вредный донимает, больше вечерами да зорьками, утренними, ранними, мужики в травы с косами лезли. И Бакулка среди них вьюном ходит, то косье поправит, то брусок подаст, но больше всего бакулками потчует.
И в этот раз так было. Выпили мужики с устатку, перехватили голод да внимают Бакулке, его речи занятной. Только вдруг видят – дыминой деревенское место заволакивает, пожар там, видать, большой состоялся. Мужики волнуются, коней ладят. Один Бакулка печали не ведает, бахвалится, спорит: «Если на моей слободе горит, то четверть зелья вам, мужики, покупаю, выспорю – вы мне…»
Тут и верховой вскорости прискакал, выпалил: «Три дома занялись, два отстояли, а твой дом, Бакулка, не смогли… Сгорел вчистую… одна старуха твоя уцелела…»
Все затихли, на Бакулку смотреть боятся. Знают, что он и в прошлом году горел-выкручивался.
Плохо Бакулке, муторно, а уж характер такой у него неунывающий… Собирает Бакулка мужиков в круг и такую речь ведет: «Таперича, мужики, с меня не четверть зелья, а две полагается, два раза ведь горел… проспорил». И, не мешкая более, посылает верхового в трактир, что в часу ходьбы от косцов.
Подивились мужики Бакулке, выпили, повеселели, погутарили да и пожалели его – смехом да смехом, а словчились и всем миром Бакулке дом заново поставили.
…И в тот раз и в этот тоже миром налегнули – что мужик-проходец сказывал – да Бакулке на слободе еще раз дом в бугор воткнули. То ль, кажись, на другой слободе. Каждый желал, чтобы такой весельчак в ихней стороне кружился.
Бакулка там и поныне в окошко выглядывает. Только где этот дом, где то окошко, поискать надо. Дедлово село большое-пребольшое, поди сыщи, угадай, кто где в окошко высовывается. Только Бакулку не надо искать, сам о себе знать даст. Вот какой слух, однако, про Бакулку в одночасье вышел… Люд зряшный, любопытный без меры Бакулке допекал: отчего, мол, горел ты? А Бакулка не серчал, всем одно отвечал: «От огня, милок, от огня!»
Едет как-то Бакулка с тульского базару к себе в село Дедлово. Лошадь, значит, притомилась, дождь пунит, такая хмурь в душе мается. Однако Бакулка храбрится, все ему нипочем.
Ехал-ехал и узрел он около дороги под сараями мужиков, эдак подвод десять, а то и пятнадцать скопилось. Прячутся мужики под крышами от дождя, отдыхают, лошадей у обочины побросали. Замерзли мужики, промокли, погодку поругивают, базар плохой, больше всего самосадом чадят. Завидели они Бакулку, оживились – сейчас мы над ним, мол, посмеемся, потешимся. Особо богатей Семен по прозвищу Ржавый раздирается. Да не таков Бакулка, чтобы это впросак попадать… Видят мужики, Бакулка на возу что-то веретьем старательно так норовит укрыть. «Чтобы дождем, значит не побило, не попортило», – соображают самые догадливые. Гадают мужики, спросить желают, что он так прячет. А Бакулка их упредил, как начал кричать: «Мужики! Точило новое везу – не дорого возьму!.. Хоро-о-шее точило! В самой Туле купил-продал!» И снова орет: «Кому точило? В Туле купил-продал…» Не поймут мужики как это – купил-продал. Да точило всем в хозяйстве не помеха. Вот и горланят они ему вразнобой: «Продай, Бакулка, точило, в цене сойдемся». Особо, повторяю, Семен Ржавый всполыхался, жадный мужик, хитрый, думает: сейчас он купит по дешевке, а потом втридорога сплавит тому же мужику да еще посмеется над Бакулкой… А Бакулка в цене не жмется, уже с Семеном по рукам бьет, куплю-продажу совершает.
