Сквозь мглу глубокой ночи пробилась теплая огненная искорка. Она разгоралась, манила, звала издалека и, наконец, разрослась в нежный бутон ярко-желтого света. Медный масляный светильник на простом деревянном столе, формой похожий на песочные часы, создавал атмосферу тепла и уюта в холодную темную ночь. Он отбрасывал пугающие тени, расползающиеся по углам, его нежный огонек мерцал легким обещанием завтрашнего дня.
Лепестки огня плясали, испуская легкую копоть, словно на ветру. Причудливый и непередаваемый танец теней завораживал воображение.
Где это? Комната? Палатка? Дом, подобный хижине в лесу? Неясно. За стенами, тонущими в тенях, слышны завывания ветра, а здесь тепло и глухо, как в норе.
Светильник мигнул в очередной раз, и тени переместились, открывая подробности: занавеси на окнах, причудливую резьбу сундука, брошенное на пол пятно яркой одежды. Неожиданно в ответ на мигание огонька в воздухе поплыл тяжелый синий дымок: в бронзовой курильнице на разлапистых ножках багровели угли. Они выбрасывали язычки синеватого пламени, охватывая жаром кусочки прозрачной ароматной смолы.
Резкий вой ветра пробился сквозь потайную щель. Всколыхнул ленточную занавеску, унизанную бубенчиками, заставляя медные шарики негромко звякнуть. В ответ раздался шорох с широкого ложа, укрытого шкурами и пестрыми одеялами, прозвучал низкий стон.
Стон сменился шепотом, тихим, но вполне различимым:
– Полдень моего сердца, рассвет моей души… – Слова перемежались негромкими звуками поцелуев и тихим позвякиванием.
Вот огонек высветил руку, плавно скользнувшую по шероховатой ткани. Длинные пальцы запутались в складках у воротника, пробираясь к нежной коже. Скрип дерева ворвался в уши, отвлекая и раздражая. Хотелось слушать легкие вздохи и учащенное дыхание тех двоих, что сплетались в объятиях, сидя среди варварской роскоши мехов.
Неожиданно скрип прекратился, фитиль выровнялся, и яркое пламя осветило обнаженную спину мужчины, сидящего на ложе. Сложная вязь рельефной татуировки ползла по светлой коже. Изящная женская рука бережно прослеживала выпуклые линии, явно нанесенные не иглой и краской, а чем-то острым, оставляющим ровные тонкие шрамы.
Мужчина вздрогнул и отстранился, распахивая цветастые полы женской одежды, подставляя теням и редким вспышкам огня нежную девичью грудь. Следом за его рукой так же трепетно и благоговейно скользнули губы – нежно касаясь и лаская настойчиво светящуюся в неверном свете кожу.
Легкие вздохи, объятия, взаимные ласки, исполненные заботливого внимания и неги – все это заставляло сердце биться чаще, сбивало дыхание в причудливый рваный ритм.
Особенно сильно смущали женские стоны – ну разве может молоденькая девушка обозначать свое желание так откровенно? Так… жарко? Когда мужчина притягивает девушку на колени, помогая расположиться на своих бедрах, она прогибается, откидывая за спину длинные темные косы. Тени на миг отступают, но не хватает смелости разглядеть ее лицо, исполненное предвкушения, удовольствия, смущения и восторга…
Даже стыдливо прикрытые глаза не могут скрыть того чувственного огня, которым пылает ее лицо. Женские пальцы порхают с широких мужских плеч в светлые пряди волос на затылке. Ерошат, перебирают и, после особенно громкого мужского стона, вцепляются отчаянно, не в силах отпустить в миг наслаждения.
С хриплым звуком мужчина притягивает голову девушки и жадно целует, звенят украшения, негромко скрипит кровать. Пара замирает на минуту, слившись в единое целое и, размыкая объятия, опускается на ложе, чтобы снова сплестись телами.
Лишь неровное дыхание слышится в полумраке, да умирающий огонек светильника временами выхватывает переплетенные руки и ноги.
Минута, другая – и горящий фитиль гаснет, скрывая комнату.
Постепенно кипение крови утихает, конечности расслабляются, приходит обычный сон, дарующий отдых и спокойствие.
Где-то в городе Н.
Мама назвала меня Лесей в честь своей польской подруги. Когда-то они познакомились на большом симпозиуме археологов, съездили в пару коротких летних экспедиций и с той поры дружили «домами».
Эта самая подруга, пани Леслава, стала моей крестной и периодически наезжала к нам в гости с вкуснейшим польским сыром, пестрыми шерстяными шарфами и оригинальными сувенирами собственного изготовления.
Наш город встречал крестную непременным дождем или снегом. Она весело смеялась, кутала шею шарфом и восхищенно заявляла, оглядывая серые дома в унылой хмари:
– Такой салют в мою честь!
Я крестную обожала! Яркая платиновая блондинка с блестящими карими глазами, ультракороткой стрижкой и стильным мундштуком в зубах, лёля[1] очаровывала всех мужчин в радиусе километра!
От нее не мог оторвать глаз ни мой сверхсерьезный братец, ни красавчик-преподаватель социологии в универе, ни мои друзья из студенческой компании, которая сложилась на факультете к третьему курсу.
Семья пани Леславы владела несколькими антикварными магазинчиками, что позволяло ей колесить по всему свету в поисках раритетов, беседовать с учеными и нуворишами, дружить с профессорами и музейными работниками.
А уж ее чемодану позавидовал бы любой археолог – кисти, фототехника, блокноты и супермодные записывающие устройства! Все для того, чтобы молниеносно оценить то, что попало в поле зрения пани.
Только папа был почему-то каждый раз недоволен приездом крестной, хотя тщательно это скрывал. Нервно поглаживая короткий «ежик» на затылке, он бегал по комнатам и возмущался:
– Катя, ну я же просил не приглашать больше Леславу!
– Андрей, – улыбалась мама, – Леслава в приглашениях не нуждается! И потом, она крестная Леси!
Папа еще некоторое время возмущенно бурчал, но мама заманивала его на кухню пить чай с пирогами, и он сдавался:
– Ладно, пусть приезжает! Может, у меня командировка случится!
– Андрей! – в мягком голосе мамы проскакивала укоризна. – Неужели ты нас оставишь одних?
Папа откусывал огромный кусок рыбного пирога, запивал глотком чая из пол-литровой кружки и бесславно капитулировал:
– Буду дома.
Мама нежно целовала папу в лысеющую макушку и перезванивала лёле:
– Леслава, приезжай непременно, мы тебя ждем!
Основная радость общения с крестной доставалось мне, так как именно во время приездов пани Леславы папа задаривал маму билетами в театр, приглашениями в кино и на концерты – исключительно на двоих.
Леля громко смеялась на робкие мамины извинения и заявляла:
– Киса… – (Маму зовут Екатерина). – Я прекрасно понимаю твоего Анджея! Он все еще боится, что я сосватаю тебе Лелика! Не волнуйся! Утешь своего мужа. Мы с Лесей отлично проведем время без вас!
Леликом или Леславом звали единственного сына пани Леславы. Энергичная мама считала сыночка рохлей и мямлей, а потому старалась найти ему «приличную девочку» в невесты.
