– Господа присяжные заседатели! Взгляните, как одета пострадавшая… С какой целью она так одета – вернее, раздета? Отвечу: чтобы нравиться мужчине. Зачем нравиться? Чтобы его привлечь. Зачем привлечь? Чтобы он её взял и оплодотворил. Природа! Мужчина откликается на брошенный вызов. Но природе говорят: «Стоп!». И дают пятнадцать лет строгого режима, – адвокат со стороны обвиняемых скрестил впереди себя руки, как будто пытался изобразить запрет.
– Так не пора ли сказать «стоп» юным провокаторшам и хищницам? Они, в полной боевой раскраске, выходят на улицу для охоты на своих жертв. Именно жертв, подчёркиваю – а не насильников – вы видите на скамье подсудимых, – он деликатно постарался не заметить сдержанное фырканье «жертв».
– В зале немало почтенных матерей семейств, – продолжал адвокат. – Я спрашиваю: за что страдают наши дети, наши мальчики? Они ежедневно, ежечасно подвергаются пытке видом голых девичьих тел. Всюду бесстыдно обнажённые ягодицы, бёдра, пупки…
– Вернитесь в рамки юридического поля, пожалуйста, – попросила судья. – У вас, кажется, имеется аудиозапись.
Адвокат подавил кнопку диктофона. Диктофон зашуршал и неожиданно визгливым Катюхиным голосом выдал на весь зал:
– …Парни, пять тыщ с носа! Геха три дал, остальное с получки. Венька из бабкиной пенсии стащил. Так и передайте остальным: чтобы каждый, как миленький, по пять тыщ за удовольствие выложил. Тогда, скажи, Алька заявление у копов заберёт…
Алька от чудовищной лжи подружки ахнула. От изумления сморщилось лицо. Катюха сидела истуканом, улыбалась, как ни в чём не бывало.
– В первый раз слышу… Какие пять тысяч, Катюха?! – Алька заплакала.
– Это вы между собой решайте, как после вымогательства делили деньги. А нас увольте от истерик, – сухо сказала судья.
«Условный срок…» «Условный срок…» «Условный срок…». Каждый очередной приговор будто молотком тюкал Альку по темени. Она всё ниже опускала голову и мечтала провалиться сквозь твёрдую деревянную скамью. Теперь любая женщина могла плюнуть на неё. Любой мужчина мог справить на неё и в неё любую нужду.
Как тогда в дискотеке, в тёмном углу раздевалки, возились над ней… Искажённые лица… Белые капельки слюны во все стороны… Потом насильники догадались, замотали ей голову курткой, «чтобы не смотрела». Сколько их было, по которому кругу?
Она уже давно не умоляла: «Ребята, не надо». Только бы это когда-нибудь кончилось. Её голую, липкую, облитую спермой ногу пошевелили ботинком:
– Живая, нет?
Уходя, набросили на неё пальтишко…
***
– С ума сошла: в деревню она вернётся, – Катюха силой развернула Альку от автовокзала. – Кому ты нужна такая? Ко мне пошли, переночуешь, в себя маленько придёшь.
По дороге отоварилась в ларьке пивом: «Хоть расслабимся». Шагали в избушку-развалюшку, которую Катюха снимала на окраине города.
Сюда месяц назад приехала погостить из деревни Алька. В первый же день отправились в дискотеку. Алька шмыгнула в раздевалку, чтобы подтянуть колготы. Подтянула…
– Приедешь в деревню – будешь у всех в глазах торчать со своей славой, – ворчала Катюха. Она хлопотала, нарезала на газетке хлеб, селёдку. – Уезжать тебе нужно туда насовсем, где тебя не знают – вот это хорошо.
– Хорошо там, где нас нет, – житейски вздохнула Алька – так говаривала её бабушка. У неё чуток потеплело в сердце и в животе после пива. И селёдка оказалась вкусная, жирная. Катюха замурлыкала под нос модную песенку, которую частенько крутили по первому государственному телеканалу:
– Заведу себе грузина,
Буду лопать апельсины…
А и плюнь: что ни делается, к лучшему. Чего ты в деревне потеряла? Мать-то запила? – Катюха хохотнула. – А здесь, в городе – лафа! Видала Зинку, мою двоюродную сестру? Шуба девятьсот у. е. Волосы наращенные до задницы. Вся в золоте. А знаешь, с чего начинала? Ну да, с трассы! – Она навалилась на Альку грудью и зашептала в самое ухо ужасный срам. Алька запищала, вырываясь.
– Да ладно строить из себя, чего теперь? Чемодан, как говорится, раскрылся. А я, думаешь, на что живу? Телевизор купила, приоделась, – Катюха рывком распахнула шифоньер – там не помещались, топорщились вешалки с яркими тряпками. – И на тебя размерчик подыщем.
Всю ночь Катюха убеждала, уламывала отнекивающуюся Альку. Со дна жизни, из грязи в князи поднимется Алька. Вернее, из деревенского навоза. Накопит на городскую квартиру с хрустальной люстрой. Каждое утро будет ложиться в жемчужную пену ванны, как Венера.
– Вон, – кивала на светящийся экран, на крашеных блондинок, – эти сосульки, думаешь, через другое место в столицу пролезли? Через то самое.
Подкупила Альку тем, что пообещала купить кофточку. Алька видела на рынке: розовая, котёнок на груди, стразы…
***
За городом на объездной кольцевой дороге находилась автозаправочная станция. Рядом в низеньком молодом сосняке пряталась, струилась дымком шашлычная «У Рахима».
На крытой, влажной и тёмной от росы веранде, теснились пластиковые кресла: белые, твёрдые и холодные. Как у гинеколога, подумала Алька.
Девушки ждали хозяина. Катюха насвистывала: «Заведу себе грузина, буду лопать апельсины». Нервничала – и не зря. Алька категорически не понравилась Рахиму.
– Ни души, ни тела, – скривился он, едва взглянув на Альку. – Тут пощупать нечего. Тащишь, кого попало. Дальнобойщик, он натаскан на бабищах плечевых выносливых – ух! – туго сжал и выбросил волосатый кулак.
– Открой рот, – потребовал он у Альки. – Шире!
Равнодушно исследовал дёсны, помял язык, как клещами, раздвинул губы, заглянул в горло. Засунул толстые, едва уместившиеся во рту, кривые указательный и средний пальцы.
– Подсасывай, ну? Зубы, зубы втяни!
Алька не понимала, но максимально «убрала» зубы. Зачмокала, как телёнок. Её чуть не вывернуло – Рахим успел вытащить пальцы, брезгливо вытер об Алькину блузку. Слюнка у Альки была липкая – не удержалась, купила в придорожном ларьке чупа-чупс.
– На костях мясо слаще, – унизительно уговаривала Катюха. – Она свеженькая, Рахимчик, деревенская. Какие её годы, шестнадцати нету. Самая сласть. Откормим, мясо нарастим… Нашим плечевым ещё фору даст.
Катюха, да не уговорит. Хозяин, прихватив Алькин паспорт, ушёл к своим мангалам. Катюха лихо забросила ногу на ногу: из джинсов выперла, как тесто, ослепительно белая складка кожи. Закурила.
– Ломается Рахимка. Цену сбивает… Ну, вот, – она повела сигареткой вокруг: – Твоё рабочее место, перевалочный пункт. Фронт работ. Птички поют, воздух… Курорт! Э, Алька, мне бы начинать, как ты начинаешь…
Она поискала пепельницу – не нашла. Воровато оглянувшись, стряхнула пепел в банку с крупными росистыми свежими ромашками на столе.
