Часть первая. Хозяин метлы
Раскрошился зуб, вот беда,
Но ты помнишь, племянник я бога,
А у нас, у богов, никогда, не бывает веселой дорога.
Завтра надо явиться к врачу,
Ненавижу визиты я эти,
Но, я много чего не хочу,
Вот, опять под окном плачут дети!
Что ж, пора выходить мне во двор,
За меня мир никто не исправит,
Эти войны, искусственный мор…
Знаю я, кто сейчас горем правит!
Этот спор… Звон в ушах до сих пор!
Дядя мой с Люцифером поспорил,
Этот спор… Нет, мне надо во двор,
Беды я никогда не игнорил!
Надо мне успокоить детей,
И отправить отсюда подальше,
Там покой, нет безумных страстей,
Нет оскала войны, мора, фальши.
Уж потом… Нет, боюсь я к врачу!
И не важно, что родич я бога,
Не пойду я к врачу, не хочу!
Боль пройдет, потерплю лишь немного!
Она была рыбачкой, ловила на реке,
Хрустальная слеза застыла на щеке.
Земля вскипела лавой, река волной пошла,
Спит мертвым сном рыбачка, сон бережёт скала.
Хрустальная слеза застыла пустотой,
Пять тысяч лет назад, судьба была такой.
Рыбачка и слеза, там, в мерзлоте остались,
Сосулек целый лес почти до дна болтались.
А в ледяном лесу, она как будто спит,
Рот криком округлен, помочь в беде велит.
Здесь пришлый человек! Наверно быть беде!
Хрустальная слеза зовет его к себе.
Ошибка! Эй, мужик! Не надо! Стой! Беда!
Ты шел на этот зов? Она звала сюда?
Хрустальная слеза, прекрасная слеза,
Пришел на этот зов! Жаль, позвала сюда.
Фонарь внезапно сдох. И телефон на ноль!
Хрустальная слеза, дотронуться позволь?!
Рыбачка мирно спит, но не волнует взор,
Ведь этот человек, ох, за другим пришёл.
Слеза блестит, зовет! Слезе не нужен свет,
На женской, на щеке, она пять тысяч лет,
Слеза волной пошла, лишь палец опустил.
Сползла со щек слеза, теперь другой ей мил.
Сначала он кричал, но позже замолчал,
Лишь легкий ветерок над головой промчал.
Сосулек лес блестит,
Фонарь спокойно спит.
Разряжен телефон.
Не нужен больше он.
А по ночам она срывается, бежит, покуда хватит сил.
А ветер… Нет, не издевается,
Над той, которую любил!
Он бережет ее, и медленно,
Летит за ней за шагом шаг,
Пусть для других сегодня ветрено,
Он пахнет, будто целый сад.
Но нет, не чувствует, не кается,
Она бежит, опять бежит.
А боль никак не просыпается,
Ведь ветер боль вновь сторожит.
Она устала, дышит с посвистом,
Согнулась от опасной лжи,
А в мутном небе, тонкой росписью,
Он написал ей: «Знай, я жив!»
Однажды ночью засмотрелася,
И он воспрянул: «Поняла!»
Еще надежда в ветре грелася,
Что вдруг ослепли зеркала!
Но, нет, бежит сквозь стекла острые,
Вдоль той дороги из зеркал,
Витрины видит, тряпки пестрые,
И манекен, что вдруг устал.
И ветер сдался, плотью легкою,
Решил дождем и снегом стать,
Ведь никогда, небесной тропкою,
Ему любимку не догнать!
Новый год – новое счастье?!
Ну вот, я протянула руку!
Клади туда, что обещал.
Брысь! Отмени заказ на муку!
На то, что он вослед кричал.
Долг отдан. Я готова к счастью.
Ты с детства счастье прочил мне.
В тон зеркало, отбой ненастью!
Лишь солнца луч в моем окне.
Я жду теперь любви беспечно,
Я не давлю, не тороплю.
Ведь ждать мне не придется вечно!
С часами время точно бью!
Я была, и ты был,
Но теперь позабыл.
Нет души, просто место пустое.
Я была, я была,
Ночью рядом спала,
Но луна отразила другое.
Этот снег, этот свет,
Не дает мне ответ,
Эта вьюга мешает проснуться.
Этот свет ослепил,
И уже ты не мил,
Хоть дала мне судьба все на блюдце.
Я уже ухожу, нет, я зла не держу,
Душу зло разъедает не в шутку.
Где пятак? Все не так! За подкладкой пятак,
Не успела опять на маршрутку.
Ну, отстань от меня, нет ни ночи, ни дня,
С той поры как решили быть вместе,
Все в порядке с душой, ты дарил мне покой,
У тебя то душа вся на месте!
Ты хороший такой, на дороге не стой,
Я толкну, ничего мне не стоит!
Я пошла за душой, на дороге не стой!
Ой, осколок в глазу беспокоит!
Никто, нигде, не ждёт тебя домой,
И ты не понимаешь, что случилось!
Твой мир пустой, когда он стал такой?
«Ой, ущипни меня! Мне… Знаешь… Что-то снилось!»
Ответом тишина. «Наверно, люди спят?»
С надеждой ты открыла свои глазки,
Пропала тишина, опять дома бомбят!
Смерть не найдет тебя, ей ты не дашь подсказки.
Здесь, в темноте, где слышен чей-то стон,
Ты не ребенок и ничья ты дочка,
А смерть все ждет и просит выйти вон,
Туда, где боль поставит сразу точку.
И вот, когда не станет сил терпеть,
И злобный вой сирен слух заберет беспечно,
Ты встанешь, ты поднимешься с колен,
Нельзя ведь на коленях плакать вечно.
И чтобы страх прогнать, не слышать тихий плач,
Ты вспомнишь тот стишок, что с мамой повторяла,
Пусть за стеною смерть, и ждет тебя палач,
Ты закричишь слова, и вновь начнешь с начала:
«У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том»
И больше страха нет, и плач негромкий стих,
И детские глаза надеждой вдруг зажгутся,
Что будет школа, дом, бомбить не будут их,
И станет вновь светло и мамы вдруг вернутся.
И шепчут голоса, сливаясь в громкий крик,
«У Лукоморья дуб, и кот, и цепь сверкает»
Кричат стихи подряд, чтоб бомбы звук затих,
Кричат, и голоса бомб звук перекрывают.
Кот, который написал книгу
Я книгу напишу, в которой ты вернешься,
Однажды, поутру, ты встанешь у ворот,
«Зачем я снова здесь?» – ты будто бы проснёшься,
А рядом, на ветвях, ну, вот я – черный кот.
Я убежал потом, наверно мышь увидел,
А ты уйти не мог, хоть шел за часом час,
Ты эти три окна тогда возненавидел,
И женский силуэт, который ждешь сейчас.
Но дворник рассказал, она ушла из дома,
Ее искали все, но так и не нашли,
Ее любили все, здесь каждому знакома!
Чуть хриплый голосок пел всем нам: «Раз, два, три!»
Пора тебе уйти, но ты стоишь и плачешь,
Зачем вернулся ты, когда она ушла?
Той, что сегодня нет, ты для нее что значишь?
«Не плачь и скушай мышь!» – подруга подошла.
«Хозяин, это я, твоя мурлыка кошка!»
Когда ты уходил, меня с собой не взял,
Остались с ней одни, грустила я немножко,
Она? Всегда спала. Мир черно-серым стал.
Мышей носила ей, она мышей не ела,
Грустила поутру, и в полдень, и в ночи,
Смотрела в свой смартфон и что-то тихо пела,
Мурлыкать не дала, кричала мне: «Молчи!»
Однажды, поутру, ее в дому не стало,
Она ушла совсем, оставив настежь дверь,
Валялось на полу в цветочках одеяло,
Ненужное совсем тебе и ей теперь.
Я выпила все то, что оставалось в миске,
И съела всю еду, и стала голодать,
Ох, не брани меня, что оставалось киске?
Лишь от большой тоски, мяукать, умирать!
Да, я тогда ушла, но не нашла хозяйку,
Где запах, где следы?
Она ушла совсем.
Но знаешь, кошка я, а не ищейка-лайка,
Я кости не грызу, а просто мышек ем.
Я не пойду с тобой, я буду ждать хозяйку,
А ты себе иди, как и ушел тогда,
Иди себе, иди! Прочь уходи, давай-ка,
