Часть 1.
«Чтоб ты сдох, члвк…».
Город спал. Звёзды, не отягощённые облаками, как обычно напевали что-то тихое и колыбельное. Было чертовски приятно вот так, не спеша, брести по пустынной улице и слушать движение воздуха и лёгкий шелест своего плаща. Дойдя до реки, он остановился в начале моста:
– Как всегда ближе к ночи у тебя заканчиваются сигареты. Не любишь ты жить впрок, Диман.
– Так, не любишь или не умеешь?
– Вот только не надо заумных вопросов о бытие. Я просто думаю о паре смачных затяжек.
– Курить бросай, ума для этого большого не надо.
– Отвали, философ…
От потока глубоководных мыслей его оторвала какая-то тень впереди.
– Эники-беники ели вареники, пили сметанку, жевали укроп… Оказывается, не только ты маешься от бессонницы и бродишь сентябрьскими ночами по дрыхнущему городу.
На мосту действительно кто-то стоял. Синие блики луны и звёзд чётко обрисовали женский силуэт. Метрах в пяти от него обозначилась чёрная мужская фигура в длинном широкополом пальто и шляпе «аля голливуд 40-х». Женщина, по-видимому, увидела Диму и стала как-то судорожно и неловко, словно марионетка, движимая невидимыми нитями, перелезать через перила моста.
– Неужели я такой страшный, прямо ужас в ночи? Давеча Татьяна сказала, что, несмотря на мою котиную брутальность, интеллигентный пофигизм и вечную трёхдневную щетину (вот уж насловоблудила), я очень даже симпатичный персонаж, небрежно шагающий по российским просторам… Вот дьявол! Куда же ты так спешишь?
Он подбежал и едва успел схватить женщину за ворот тонкой куртки, резким и сильным рывком перекинул её через ограждение. «Марионетка» при ближайшем рассмотрении оказалась молодой и до-дикости красивой.
– Ну вот, а поэт утверждал, что «глаза в глаза – лица не увидать», – даже в ночном мраке эта «дикость» ослепила. – И такие кошечки,.. хотя больше на пантеру похожа, а может, и на львицу, – волосы вроде цвета пшеницы, пахнут полем,.. и такие прыгают по ночам с мостов. Скверненько, если так дальше пойдёт, некому будет говорить тебе о брутальности и пофигизме.
Она попыталась вырваться и ударила его по лицу. Но он, дёрнув её вниз, посадил на асфальт, при этом бесцеремонно уселся рядом, бросив взгляд в сторону мужчины в пальто. Тот быстрым, чеканным шагом приближался к ним. Проходя мимо, чёрнопальтожник (пальто было конкретно чёрным и длинным, почти до пят) тихим, зловещим голосом выплюнул:
– Чтоб ты сдох!.. Члвк… – прибавил шаг и почти бегом исчез в ночи.
– Что-то твой парень немного агрессивен. Не понял только, как он обозвал меня. Червяком что ли?
Дима обнял её за плечи. Красавица притихла, лишь мелко дрожала, устремив невидящий взгляд в пустоту перед собой.
– Интересно, как мы со стороны выглядим? Милая молодая парочка сидит на середине моста и воркует о любви… на холодном сентябрьском асфальте… Но курить хочется. Бросать надо, но не можется.
Он повернул её лицо к себе и подмигнул:
– Привет.
Она смотрела на него и молчала, смотрела странно и бездонно.
– Я сейчас заблужусь в твоих глазах, словно в лабиринтах Минотавра. Надеюсь, нить одолжишь, Ариадна ночная. Ничего, что я с богиней на ты? Просто обстановка располагает к интимности: ночь, луна, река, мост. Чуть ли не по Блоку: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». А вот табачного киоска нет. У тебя случайно сигарет нет? А впрочем, там, куда ты хотела отправиться, не курят. Мне тут вспомнились строки, некто А.С. написал: «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца: Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца!». Как думаешь, к месту они?
Она продолжала смотреть на него, и непонятно было, слышит она его или нет.
– А ты молодец, медаль за отвагу можно вручать. Я бы не рискнул вот так, как ты сейчас. Вода ледянущая, даже изверги не топят котят в такой холод. Подождала б до мая, а лучше до лета, всё приятней…
– Ты не понимаешь, во что ввязался, – неожиданно тихо произнесла она.
– Некоторые вещи я действительно не понимаю. Вот математиков не понимаю – от интегралов и игреков с иксами в школе волосы дыбом вставали. От политики и нашего бытия в непонимании – как на такой огромной планете кучка властителей из либералов, демократов и прочих «кратов», красных и белых, коричневых и чёрных, голубых и зеленых, а то и вовсе радужных, столетиями, тысячелетиями дурит мозги миллионам миллионов, кормя их байками о счастливом будущем? И, о, чудо, миллионы эти, с аппетитом уплетая полбу иль соевую колбасу, утопая в долгах, безнадёге и нищете, верят во все эти басни. Не понимаю.
Здесь Дима притормозил, поймав себя на мысли, что не к месту словодудит о математике и политике.
– А ведь ты зеленоглазая, – он понял это, потому что и впрямь зелёные глаза уже осмысленно и, пожалуй, с интересом захватили его взгляд. – Смотришь так, будто в плен хочешь взять. Засиделись мы тут с тобой, однако… Но самоубийц я вообще не понимаю. Ты и впрямь считаешь, что, нырнув ночью с моста, наполнив водой лёгкие и остановив сердце, решишь все свои проблемы? Типа нет меня, нет и проблем?.. Это ж как Дарвин со своими макаками на века задурил мозги человечеству. И ты веришь в дурь, что когда-то молекулы случайно собрались, случайно зародили простейшую жизнь с инфузориями, туфельками без каблуков, случайно сложилась цепочка, приведшая к Адаму с Евой?.. А ты знаешь, что сам основоположник этого эволюционного учения был верующим человеком, несмотря на папулю-атеиста, – Дима поправил мягкую прядь волос ночной львицы и, не понимая зачем, но продолжил:
– Ничего у тебя не выйдет, хоть тысячу раз ныряй и захлёбывайся. Бесполезно всё это: остановка сердца, не есть смерть, и трупик твой холодный и синий – отнюдь не всё то, что ты из себя представляешь. Умереть по-настоящему не так просто. И если суждено тебе когда-либо несуществование, то не твоё желание будет последним и определяющим.
Он поймал себя на том, что уже не сам прижимает ночную красавицу к себе, а та тихонько прильнула к нему. Нахлынуло раздражение, непонятно на кого направленное. Он посмотрел на небо:
– «Открылась бездна, звёзд полна,
Звездам числа нет, бездне дна».
Появилась возможность излить досаду на великого Ломоносова:
– Чёрт бы побрал Ломоносова с его числами и математикой, а ещё поэтом и философом считается, – однако за такое чертыхание на достойнейшего россиянина, сделавшего для Россиюшки несравнимо больше, нежели сам Дмитрий, ему стало стыдно, вернулось раздражение, реально направленное на самого себя…
– Откуда ты знаешь про смерть? – это был голос настоящей женщины.
– Что-то не хочется мне больше говорить о мрачном, особенно с обладательницей такого неземного голоса…
Она перебила его:
– Ты спас меня. Теперь «они» от меня отстанут… У «них» была только одна попытка. «Они» теперь бессильны передо мной. Но с этого мгновения «они» возьмутся за тебя…
