Стоял тихий летний вечер. Мы с Лизой сидели на крыльце, смотрели на тающие в небе розовые полоски заката и слушали, как в соседнем доме Фред Ханникат снимает газонокосилкой очередной урожай сорняков. Деловито и жизнерадостно застрекотал притаившийся в траве сверчок. Мимо по улице промчалась машина, слабый свет фар разметал в стороны тени, высветил листву платанов, чьи кроны аркой смыкались над мостовой. Где-то радио пело об огнях в гавани.
Тихий, уютный вечер. Мне до смерти не хотелось уходить. Я вздохнул – воздух чуть отдавал дымком сожженных листьев, запахом свежескошенной травы – и встал.
Лиза взглянула на меня. У нее было круглое личико, вздернутый носик, большие, широко расставленные глаза и самая милая улыбка на свете. Даже крошечный шрам на левой щеке только усиливал очарование: тот самый изъян, который делает совершенство пленительным.
– Прогуляюсь-ка я к «Саймону», выпью пивка, – сказал я.
– Ужин будет готов к твоему возвращению, дорогой, – отозвалась она и улыбнулась своей неповторимой улыбкой. – Запеченная свинина и кукурузные початки.
Поднявшись, она прильнула ко мне струящимся движением танцовщицы и коснулась губами уха.
Я спустился по ступенькам, но на дорожке помедлил и обернулся. Лиза стояла в проеме двери, свет из прихожей очерчивал ее тонкий изящный силуэт.
– Возвращайся быстрее, милый, – сказала она, махнула мне рукой и исчезла.
Исчезла навсегда.
Она не знала, что я не вернусь.
Через перекресток прогрохотал трамвай, похожий на большую игрушку с силуэтами голов в маленьких квадратных окнах. Гудели рожки. Мелькали светофоры. Прохожие торопились домой после долгого дня за прилавком, в конторе или на цементном заводе… Я позволил людскому потоку увлечь себя и зашагал наравне со всеми. Этот урок я выучил твердо. Время нельзя ускорить, нельзя замедлить. Иногда от него можно вообще отключиться, но это уже другое.
Размышляя, я через четыре квартала вышел к остановке такси на Делавэр-стрит. Уселся на заднее сиденье «рео», который следовало бы свезти на свалку лет десять назад, и сказал водителю, куда ехать. Он с любопытством взглянул на меня, недоумевая, что может понадобиться в той части города такому приличному молодому человеку, и уже открыл рот, чтобы спросить об этом, но я добавил:
– Уложишься в семь минут – получишь пять долларов.
Парень щелкнул счетчиком и едва не вырвал сцепление, рванув со стоянки. По пути он то и дело посматривал в зеркальце, прикидывая, как бы все-таки подступиться ко мне с вопросом, вертевшимся у него на кончике языка. Однако, заметив в полуквартале неоновые буквы, горящие словно раскаленное железо, я хлопнул его по плечу, сунул деньги и в следующую секунду уже стоял на тротуаре.
Не слишком выделяясь среди окружающих строений, коктейль-бар сохранял претензию на светскость. Пара ступенек вела вниз, и верилось, что когда-то, до введения сухого закона, зал выглядел весьма привлекательно. Стены, облицованные деревянными панелями, не сильно пострадали от времени, разве что почернели от въевшейся пыли. Узорчатый потолок тоже выглядел сносно, но вот по темно-бордовому ковру тянулась широкая вытоптанная дорожка; она вилась, как тропа в джунглях, по всей длине бара и разветвлялась у столиков, теряясь возле ножек стульев. Обтянутые прочной тканью сиденья в кабинках заметно выцвели, на некоторых темнели заплаты. И никто не побеспокоился вымыть кружки, оставленные на дубовых столиках любителями пива. Я занял кабинку в глубине зала, с тусклым модным светильником и репринтом в рамочке на стене, посвященном чьей-то победе в беге с препятствиями в 1810 году. Часы над стойкой бара показывали 19:44.
Я заказал пиво у официантки, чья пора расцвета пришлась примерно на те же годы, что и процветание бара. Она принесла кружку, и я отпил глоток, когда кто-то скользнул на сиденье напротив. Незнакомец пару раз выдохнул, будто только что обежал вокруг стадиона, и поинтересовался: "Не возражаете?" – затем поднял кружку и помахал ею в сторону полупустого зала.
Я воспользовался этим, чтобы рассмотреть соседа. У него было нежное, круглое лицо и бледно-голубые глаза. Голова на гладкой, явно тонковатой шее казалась лысой, оттого что ее покрывал забавный светлый пушок вроде цыплячьего. Одет мой визави был в рубашку-поло, воротник которой был выложен поверх пиджака из плотной шотландки, с подкладными плечами и широкими лацканами. Рука, державшая стакан, выглядела маленькой и холеной, ногти короткие, с безупречным маникюром. На левом указательном пальце – громоздкое золотое кольцо со стеклянным рубином, который по величине сошел бы за пресс-папье. В целом же одет незнакомец был как-то небрежно, словно собирался в спешке, занятый куда более важными мыслями.
– Мне не хотелось бы, чтобы у вас сложилось ложное впечатление, – заговорил мужчина.
Его голос, высокий для мужчины и низковатый для женщины, странно звучал в прокуренном помещении.
– Лишь чрезвычайные обстоятельства заставляют меня обратиться к вам, мистер Рейвел, – продолжал он торопливо, словно опасаясь, как бы его не прервали. – Дело огромной важности… от которого зависит ваше будущее.
Он помедлил, оценивая произведенный эффект: этакая выжидательная пауза, словно от моей реакции зависело, продолжать ему или нет.
Я сказал:
– Будущее, вот как? Не уверен, что оно у меня есть.
Ответ ему понравился, я это заметил по тому, как заблестели его глаза.
– Ну да, – кивнул он, располагаясь поудобнее. – Да, в самом деле. – Он отпил из кружки и поставил ее, перехватил мой взгляд и уставился на меня, едва заметно ухмыляясь. – Но я мог бы добавить, что оно у вас будет… и, может быть, гораздо более величественное, чем прошлое.
– Мы встречались где-нибудь? – осведомился я.
Он отрицательно покачал головой.
– Я понимаю, что сейчас мои слова покажутся вам бессмыслицей… но любое промедление чрезвычайно опасно. Поэтому, прошу вас, выслушайте…
– Я слушаю, мистер… как вы сказали?
– Имя не важно, мистер Рейвел. Я вообще не имею к этому делу никакого отношения… я попросту посланник. Мне поручили войти с вами в контакт и передать определенную информацию.
– Поручили?
Он пожал плечами.
Я перегнулся через стол и схватил его за руку, в которой он держал кружку. Рука была мягкой и гладкой, словно у ребенка. Я слегка надавил. Немного пива выплеснулось на край стола и ему на колени. Он дернулся, намереваясь встать, но я прижал его к сиденью.
– Дайте-ка мне тоже сыграть, – сказал я. – Что, если мы вернемся к тому моменту, где речь шла о поручении? Меня это, знаете ли, заинтриговало. Так кто же считает меня настолько важной особой, что поручает всяким пройдохам совать нос в чужие дела?
Я осклабился. В ответ он тоже изобразил улыбку и напрягся, видимо, отчасти утратив энтузиазм, но не сдаваясь.
