Аня часто плачет во сне.
Сны – это пустое, ненастоящее. А слезы – вот они, катятся со щеки на подушку. И бормотание вполне различимое:
– Пожалуйста, пожалуйста, отдайте. Не забирайте, пожалуйста.
У Миши сердце от жалости к жене переворачивается. Знать бы, как помочь. Все бы сделал. Горы бы свернул. Но был у них уговор перед свадьбой: никогда не расспрашивать о прошлом. Все, что было до них, – закрытая книга. Закрытая и зарытая.
Он любил Аню всю жизнь. Еще до их знакомства знал, что полюбить сможет раз и навсегда. И именно такую. У них в семье все однолюбы. Мельтешат, острят, веселятся, всех вокруг своим смехом заражают, но любят и хранят верность тем, кого выбрали.
Если сердце подсказало, если душа наполнена горечью и трепетом любви, что остается? Беречь и хранить то, что послано. Иначе что? Пустота.
Нестерпимо видеть слезы любимой жены и не уметь помочь.
Лучше думать, что сны – ерунда. Приходят из ненастоящего. Приносят напраслину.
Развеять их – ничего не стоит.
Миша легонько дует на Анечкину щеку, на которой застыла слеза.
Жена вздыхает, открывает глаза и улыбается.
И кто был прав? Сон убрался восвояси.
В настоящем – они. Их жизнь, их живое тепло, дочка Любочка, драгоценные мелочи, из которых составляется неповторимое чудо повседневности, основанной на любви.
В любви он эгоист. Он получает свою радость и наслаждается ею сполна. Энергия наслаждения заразительна.
Вот и сейчас. Он тянется к сонной жене – его женщине, по всем правам его – и жадно приникает к ней. Его жар сливается с ее теплом. И вот сонное неслышное дыхание, горькие всхлипы ее снов превращаются в счастливые стоны ее ответного желания.
Такой ее никто не знает. Теперь уже не только он жаждет, но и она требует, двигается ему навстречу, раскрывается перед ним вся: настойчивая, горячая, счастливая.
Они оба проваливаются в обморок любви.
Ни одной мысли не остается. Только стремление: слиться друг с другом, раствориться самозабвенно. Быть.
Потом они лежат, не размыкая объятий, приходят в себя, входя в новый день.
Так начинается почти каждое утро их жизни с тех пор, как они вместе.
Он не представляет себе, что может быть по-другому.
Что кто-то кого-то не хочет, кто-то не дает, кто-то устал…
Если соединяешь свою жизнь с единственной, с не случайной, то как это – не дарить друг другу радость?
Лишь бы только Аня не плакала во сне. Не звала бы кого-то, не умоляла вернуть.
А может быть, все это лишь ночные кошмары? Она просыпается, радуется и ничего не помнит из того, что приносит ей тьма.
Но на всякий случай… На всякий случай он никогда не рассказывает ей о ее ночных слезах.
Пока он рядом, она будет счастлива.
Начинается утренняя обычная суета.
Дочь Люба, как всегда, окопалась в ванной. Гнать и торопить бессмысленно. Девица-красавица не выйдет, пока не будет полностью готова. Родители наводят утреннюю красоту в своей хозяйской ванно-туалетной комнате, примыкающей к спальне. Дочь не дает им разлучиться, им и тут приходится суетиться вместе. Аня принимает душ в кабинке, Миша – стоя в ванне. Потом дружно чистят зубы над двойной раковиной.
К завтраку все собираются свежие, веселые. День в этой семье положено начинать с интересом и радостным ожиданием.
Так завел Михаил, по-другому он не может.
Он, влюбленный в нежную хрупкость жены, доволен, что Любаша пошла в него. Крепкая, жизнерадостная, уверенная в своих силах – такая не пропадет. В любой ситуации сумеет отшутиться, договориться. Страха не ведает.
Миша по роду своей деятельности, как никто, знает, что движет людьми. Может, раньше было иначе, но им на сегодняшний день досталось время страха и гордыни. Сколько их, мечтающих о неверной и ничтожной славе, о невероятных богатствах, наслаждениях! Но бок о бок со славой и богатством идет страх все это потерять. И именно страх этот толкает людей на нечто немыслимое.
Вот недавно вспоминали они слова одного святого: «Мое только то, что я отдал»[1].
– Я согласна так жить, – заявила Люба. – В этом свобода. Но учтите, родители, вашу дочь будут считать идиоткой.
– Идиоткой тебя будут считать те, кто живет по принципу «Мое только то, что я не отдал, или то, что я взял у другого», – тихо сказала Аня. – А это, как правило, или очень скучные, или опасные люди.
Отец семейства слушал и наслаждался: умные у него девушки. И жена, и дочь.
Сегодня, однако, умные девушки о чем-то довольно энергично препирались, накрывая стол к завтраку.
– Ну, мам, мамочка, ну почему? Я же сказала, что буду! – с надрывом вопрошала Люба.
– Потому, что мечты не всегда совпадают с реальностью, – возражала Аня. – И потом… ты просто сама рассуди: когда. Вот просто четко скажи: когда и как ты сможешь осуществлять опеку, заботу, уход…
Миша понял, что речь идет о собаке. Уффф! Новая атака. Дочке упорства не занимать. Она уже лет десять как требует собаку. Десять? Да, точно так. В день своего пятилетия обиделась на всех гостей, вместе взятых, за то, что никто не догадался подарить ей щеночка.
– Братика-сестрички нет, щеночка подарить не могут, – гудело чудо-дитя. – Что вы вообще можете?
– У тебя Женька вместо братика, – пытались тогда уйти от ответа родители.
Женька – это Любин названый брат, сын соседей, одногодка, с которым они вместе с грудного возраста.
– Еще спасибо, что Женька есть, – не сдавалась тогда дочь. – Но он тут ни при чем. Я у вас щеночка просила.
– Щеночек – это не игрушка, это ответственность, – веско отстаивал свою позицию папа Миша.
И вот: нашла коса на камень.
Десять лет то затухает, то разгорается эта тема, с одними и теми же аргументами «за» и «против».
– Девчонки, ша! За завтраком обходим острые углы, – велел Миша.
Как только они старательно собрались с силами, обходя эти самые острые углы, почти одновременно пропищали Анин и Мишин мобильники. Эсэмэски прилетели. С утра пораньше.
Он не успел еще руку протянуть к своему телефону. Увидел, как изменилось лицо жены. Оно приняло затравленное выражение, осунулось в какие-то доли секунды. Аня резко в непонятном диком испуге повернулась к дочери, которая в это время стояла у холодильника, за Аниной спиной.
Потом, как совсем еще недавно, во сне, по щеке жены поползла слеза.
Миша взял из безвольной Аниной руки мобильник, глянул на сияющий экран и прочитал вслух:
