1. Первое в жизни приключение
Поезд, идущий темной-темной ночью по черному-черному лесу. Рельсы разрезают его, как например такой торт… да? Вот разрезать его на две половинки. Ага; ну вот только теперь еще представим ползущую по этому тонкому разрезу пчелу, а еще лучше муравья. А торт пусть будет величиной с дом! Вот; тогда получится что-то вроде того, как этот поезд полз по этому лесу: трепеща; не чая… ну, чая, чая, который пьют! – ни чая, говорю, ни кофе, чтоб запить этот уж-жасно сладкий и такой… черный… Кто черный – кофе?..
Да лес!!!..
Ладно; это я от радости; а поезд – он ехал себе; а лес – был никакой не торт. А стена! – и эта стена волшебным образом расступалась, распадалась на две половинки, напра-а… – и нале-е-е-е… Во! – по мере того как поезд мчится – у-у-уууу! дым из-под колес, из всех труб искры, – ничего не боясь, куда ему надо. Но вдруг он стал останавливаться.
Почти шагом – и, по мере того, как смолкал грохот колес, вспугнутая до этого, выползала змеей из-под рельсов и поднималась над ним на хвосте, распуская бескрайнюю мантию, тишина. И огромная, черная-черная ночь приняла в свои объятья – поезд, что черепашьим ползком взобрался на пригорок и тут остановился совсем.
Такой пригорок, поросший мягкой, уже уставшей от дымного, длинного лета травой – до самого низа, где, внизу, не было реки или озера? – поди знай наверняка, в темноте. Ни реки, ни озера, ни асфальтной дороги, желающей поднырнуть под железную (так тоже бывает)? Ни какой-нибудь даже захудалой станции!.. А тогда непонятно, с чего бы ему останавливаться в таком месте в глухом лесу посреди черной ночи – когда…
Открылась дверь в каком-то вагоне посередине состава. В девятом, вот в каком: где едет начальник поезда! – и из этой двери, под зад коленом, вылетела маленькая фигурка – и умудрилась на лету одной рукой скрутить назад фигу, а другой вставить в зубы и затянуться один раз сигаретой!
Но тут она так треснулась задом об эту ничего себе мягкую траву, что сигарета улетела куда-то как пуля, а сама – кубарем покатилась вниз, под пригорок, где – теперь понятно? – на счастье, не было ни озера, ни речки! А уж в дверях вагона барахталась в сильных руках другая, еще меньше, и, успев только пискнуть:
– Я ни-ис..! – выпорхнула, как птица воробей, но не взлетела, а тоже покатилась.
Дверь захлопнулась, и поезд тронулся, и через две минуты уже не было ничего, кроме черной ночи, затерянной в черном глухом лесу – ну, еще и рельсы, в которых, если приложить ухо, долго можно ловить перестук колес, уносящих поезд все дальше и дальше.
Тогда над темнотой пригорка взвилось не слишком-то вежливое:
– Гавна не жа-а-алко-о-о! – Ах, вряд ли кто-то из владельцев мог расслышать гневный клич! И словно поняв это и этим раздосадован, голос решительно взял гораздо ниже: – Ну, ты чего разлеглась?.. не выспалась ты, что ли?..
– Я нис…
– Слышали уже, – отозвался бесцеремонный голос, – давай, пошевеливайся!.. Крути педали, пока не дали!..
Ну, здравствуй, беспризорница Юна!!!
Я даже сейчас сама закурю, хотя давно уже бросила, – постой; сколько же..? Десять лет. Да, десять лет прокатилось, как два пальца об ас…фальт, – а у них-то только ночь того самого утра, когда беспризорница Юна и воробей по имени Нис влезли в медленный поезд, выезжающий из города, пересекая так называемое большое кольцо, то есть автомобильную кольцевую, и весь день пролежали вдвоем в одной узкой и глубокой багажной полке над дверью в пустом купе, куда им сразу посчастливилось заскочить, – так что еще неизвестно, больше ли я отдалилась от беспризорницы Юны за эти десять лет, проведенных черт-те-где, чем сблизились беспризорница Юна с воробьем за этот день, проведенный бок о бок?..
Да, похоже, их здорово сблизило – особенно вот сейчас, когда из тьмы в ответ на эти воинственные команды послышалось безмятежное журчание.
Беспризорнице Юне оставалось лишь фыркнуть.
А кто виноват? Что в то время, как она заснула, едва лишь ее бок коснулся багажной полки, так что даже коленки остались висеть над дверью, и всякому вошедшему в купе достаточно было бы одного взгляда вверх, чтобы выйти на цыпочках и вернуться через десять минут в компании начальника поезда, – в это самое время воробей лежала, забаррикадированная ею, в дальнем углу этой жестяной коробки, ниоткуда не видная и сама не видевшая ровным счетом ничего, глотала пыль и предавалась горьким размышлениям о том, как попалась она, воробей, – угодила в самую ужасную, самую тесную клетку, из которой нет другого выхода, кроме – и тут ее начинало так трясти от страха, что весь вагон содрогался, – кроме как к папе и маме; она ничуть не сомневалась, что сейчас, вот сейчас купе распахнется, и в дверях встанут папа и мама:
– Посмотрите на нее! Ну, теперь мы тебя выведем в люди, – конечно, ее и раньше наказывали, но никогда еще в своих проступках она не заходила так далеко, как недвижимо запертая в этой пыльной и узкой коробке;
– и тут же она очутилась в школе, и уже не папа и мама, а учительница, поставив воробья посреди класса, говорила, показывая пальцем:
– Посмотрите на нее! Кем это она себя возомнила, – чтобы отпустить ее на место в недоброй тишине, лишь предвкушающей перемену, когда можно наконец накинуться вместе на воробья и пихать, и стрелять в нее «модэлкой», потому что когда еще кто, вместо того чтоб сидеть в школе в учебный день, попадался в тесной и пыльной коробке?..
