– Может, я могу быть еще чем-то полезен? – Молодой человек шумно сглотнул и добавил: – Вам.
Молодой человек был симпатичным, невероятно симпатичным. На его взгляд, подбородок мог быть более мужественным, а нос не столь изящным, но женщинам такие типажи нравятся. И не смущает их, глупых, что мускулатура у парня хлипкая и душонка мелкая. Конечно, они же видят только смазливую мордаху, слышат нежный голос и верят ему, бесконечно верят.
А он сам верил этому парню?
Он поиграл бокалом с виски, покрутил его в пальцах и снова внимательно оглядел парня.
Высокий, стройный, смазливый, исполнительный, готов ради денег на многое. Смотрит чисто, открыто, искренне.
Только вот преданности нет в этом взгляде. А это важно. Точно так же он станет смотреть и на другого работодателя, и на третьего. На любого, кто заплатит больше.
Нет, таким, как этот, верить нельзя. Его можно использовать, это несомненно. Он все сделает правильно, точно, без ляпов, но…
Но ведь предаст, подлец! При первом удобном случае предаст. Так рисковать он не может. Поэтому решил для себя: парень – материал списанный.
– Может, я и дальше могу быть вам полезен? – повторил гость настырно. – Кажется, я доказал свою способность…
Парень запнулся, подыскивая приличную замену слова «убивать». Нашелся, ты смотри.
Повертел покрасневшей шеей и выдал:
– Мне кажется, я доказал вам свою способность устранять помехи совершенно без всяких проблем. И следов.
Браво. Аплодисменты. Вот это вывернул! Предумышленное убийство с длительными пытками он назвал устранением помех. Вот это цинизм. Вот это мастер.
Он хмыкнул и пригубил из стакана, хотя пить в эту минуту не хотелось совсем. Сделал это больше для того, чтобы укрыться от настороженного взгляда молодого человека.
Он не был дураком, этот тихий подлый убийца, вползающий к вам в дом и в душу под видом милого добряка. Он был очень, очень опасным. И для него он когда-нибудь станет представлять опасность.
Поэтому?..
Поэтому от него надо будет в скором времени избавиться. Тихо, не наследив, как он это умеет.
– Не исключено, что в скором времени ты мне снова понадобишься, – соврал он не моргнув глазом.
– Спасибо! – выдохнул молодой человек с явным облегчением. Как будто он ему только что предложил подписать невероятно выгодный контракт, а не перспективу очередного убийства. – Большое спасибо! Вот увидите, я не подведу.
– Хорошо, хорошо, – поморщился он и отставил в сторону стакан. – Главное, не суетись. И никакой спешки. Пусть все идет своим чередом. Так, как шло.
– Постойте! – Шея парня вытянулась из воротника толстого модного свитера. – Вы хотите сказать, что мне и дальше продолжать с ней… С ней жить?
– Да.
– Но как же так? Я не могу уже! Она мне противна, понимаете?
Парень разнервничался так сильно, что перестал себя контролировать и даже бросил пару сердитых взглядов в его сторону.
Ага, вот он и попался. Чуть что не по нраву, так сразу и уважение, и покорность побоку? Все правильно он насчет этого нахала решил, все путем.
– Я все понимаю. – Снисходительная улыбка в его сторону. – Конечно, понимаю. Это ненадолго, поверь. Но если ты сейчас сразу исчезнешь из ее жизни, это будет выглядеть подозрительно. Согласен?
Молодой человек ненадолго задумался. Потом нехотя кивнул:
– Да, вы правы, так сразу нельзя. Но…
– Поверь, это продлится недолго.
И про себя добавил: «Как и вся твоя никчемная подлая жизнь».
А вслух сказал:
– Пару месяцев придется потерпеть. А потом будешь свободен. Абсолютно свободен.
– Ты такая, такая…
Он долго подыскивал слова, даже хныкал потихоньку. То ли сердился на собственное красноречие, точнее, на его отсутствие, то ли просто надоело стоять вот так и что-то говорить попусту. Ничего в итоге так и не придумал и со вздохом закончил:
– Ты такая дура, Лялька!
– Меня зовут Ольгой, – напомнила она.
Глаза заволокло каким-то туманом. Сейчас она вообще ничего не видела. Стояла у окна в ясный декабрьский полдень и ничего не видела. Может, она и ослепла от этого ледяного света, заливающего улицы и делающего все вокруг одинаково белым и безликим? Или она ослепла от горя? От горького горя, которое случилось у нее в яркий воскресный полдень за три недели до главного праздника в году.
А что у нее случилось?
А то и случилось. Ее Вадик…
Ее необыкновенно милый, внимательный, нежный Вадик решил ее бросить. И сказал ей об этом после того, как они полтора часа с утра провели в постели отнюдь не за чтением книг. После того, как позавтракали. После того, как собрались прогуляться, может, сходить в кино или в боулинг.
И вдруг…
И вдруг он, уже надев куртку, швырнул куда-то в сторону перчатки. Встал, привалился задом к входной двери и буднично так, спокойно произнес:
– Все. Не могу больше.
– Что не можешь?
Она ничего не заподозрила, потому что он говорил совершенно спокойно. Она продолжала застегивать молнию на длинном, тесном в голенищах сапоге. И даже глаз на него не подняла.
– Не могу больше с тобой, Лялька.
– Сейчас, Вадик. Извини.
Она поняла его по-своему. Решила, что его раздражают затянувшиеся сборы.
– Эти дурацкие сапоги. Не надо мне было их покупать.
– Сапоги ни при чем, – вздохнул он, – сапоги отличные. Это ты дурацкая, Лялька. И я с тобой больше не могу.
– Что?
Она резко выпрямилась. Кровь отхлынула от лица, собралась густой лужей где-то в области желудка. Ей даже показалось, что там булькнуло. Бред!
– Что ты сказал?
Она произнесла это вслух или просто шевельнула губами? Или ее все-таки затопило той кровавой лужей, которая хлынула в душу?
– Я ухожу от тебя, Лялька. Уже собрал вещи.
И он!..
И он так сладко ей улыбнулся! Как будто бы говорил ей о чем-то невероятно приятном.
– Ты собрал вещи?
– Да.
– Но когда?
Она точно помнила, что вчера вечером все лежало на полках. Все его трусы, носки, майки и свитера. Все было на месте, она точно это знала, потому что относила ему в ванную свежее белье, которое он, как всегда, забыл взять.
– Но когда ты успел собрать вещи, Вадик?
Она все еще думала, что это шутка такая. Пусть злая, пусть неуместная, но шутка!
– Собрал вещи, пока ты красилась. – Он равнодушно пожал плечами и даже улыбнулся. – Ты сама знаешь, сколько времени у тебя это занимает.
Потом…
Что было потом? Кажется, она пошла из прихожей в гостиную в одном сапоге, который все же успела застегнуть. Упала в дорогое кожаное кресло, которое отец купил в подарок перед самой смертью. Съежилась, прижала руки к животу: внутри разом разболелось все. Как будто ее ранили ножом. Как будто долго избивали.
Попыталась заново повторить про себя все его слова. Повторила. Выходило очень гадко. И она, конечно, не смогла промолчать.
– Ты понимаешь? – Она подняла на него глаза, и этот взгляд его, видно, напугал, потому что он резко отвернулся.
