Нервными, короткими шагами Антон мерил перрон. Далеко от двери не отходил. Несколько шагов в одну сторону, несколько в другую, и всё под осуждающим взглядом белокурой проводницы. Ей будто это мешало. Сказала бы, если что не нравится, а то как глянешь на неё, так сразу глаза отводит и губы поджимает. Красивая женщина, из тех, с кем даже знакомиться не захочешь, чтобы впечатление не испортить.
Антон старался не отвлекаться на лишние мысли и пристально следил за беременной женой, которая сидела на лавочке поблизости. Мария, так её звали, была как-будто невозмутима. Спокойно поглаживала округлый живот и слушала словоохотливую старушку, что присела по соседству. Но Антон точно знал, что это лишь видимость. Стоит ему отвлечься, и с Марией случится непоправимое, а то и вовсе она исчезнет.
Да ещё старушка эта какая-то странная. Щупленькая, скукоженная как изюм, в шерстяном платке и потёртом пальто. Таких называют божьим одуванчиком, настолько они безвредны, но Антон видел их всех насквозь и иначе как каргами не именовал. И главное, никто её не звал, ни о чём не спрашивал, сама тут устроилась и принялась байки о себе рассказывать:
– Тяжело было, а что поделать? Всем тогда несладко пришлось. Папа на войну ушёл, мама под бомбёжкой погибла. Так и остались мы с младшим братиком у деда на руках. В эвакуации это. Тот, кстати, безногий был, так что за нами и уследить-то не мог… – говорила она, помогая словам узловатыми, морщинистыми пальцами
Антон закурил и пламя спички едва не спугнул предпоследний гудок поезда.
– Пять минут. – покосилась на него проводница. Делать ей было явно нечего. В вагоне из пассажиров – только Антон с женой, да ещё пара мужчин. Но те, как нормальные люди, сразу забрались в купе и больше не показывались.
– А в восемьдесят третьем у меня Митька в Эфиопию летал. Он там им, бедным, нефтяную промышленность поднимать помогал, а здоровье своё угробил. Во как бывает, милая. – продолжала бубнить карга.
А Мария всё слушала и слушала, гладила живот, молчала. Как и в любом другом разговоре. Ей проще было выслушать человека, не задавая вопросов и согласиться. За это Антон называл её рыбой, хоть понимал, что будь она хоть самую малость своевольной, и они бы не ужились.
Антон не терпел споров и лишних разговоров. Он был из тех, кто труслив на людях, но суров с близкими. Его страшили последствия за каждое неверное слово, так что вернее он смирился бы с оскорблением, нежели дал бы отпор. Зато дома Антон становился придирчив, дотошен и жутко вспыльчив. Он запросто мог придраться к пятну, который сам же минуту назад и оставил, и устроить из этого целый скандал. Не подошла бы ему общительная хохотушка. Только такая, как Маша, молчаливая рыба. И нашёл он её, после долгих поисков, к первым сединам. Любил ли – точно сказать не мог, но с ней чувствовал себя уютно, а большего ему было и не надо.
После гудка Мария переменилась в лице. Засобиралась уходить, но прерывать старушку не решалась. Только приосанилась в ожидании малейшей паузы, чтобы попрощаться.
– А куда это ты торопишься? Уж не надоело ли дуру старую слушать? Ребёнком своим кичишься? Так сдохнет он! Не твой он!!! – неожиданно голос карги огрубел, в глазах потухли и так догорающие искры жизни, а черты лица заострились, лишившись всякого добродушия.
– Я… не… простите… мне идти надо. – кротко промямлила Мария и отстранилась.
– Ребёнка ей подавай?! А не много ли ты о себе думаешь, Ма-ашенька? Не тво-ой он! Про-кля-тый о-он! – каждое слово карга говорила всё громче и на последних уже заорала.
Вдруг она застыла на секунду, раззявив беззубый рот, и бросилась на Марию. Вцепилась узловатыми пальцами в волосы, пыталась притянуть к себе. Сквозь тяжёлое дыхание она проталкивала единственное слово: «Про-о-окля-яты-ый!»
Антон кинулся жене на помощь. Схватил каргу за руки, попытался разжать её пальцы, но те словно окаменели и ни в какую не поддавались. Можно было ещё попробовать втиснуться между каргой и Марией, но и это получалось с трудом.
Пронзительно засвистела проводница, и почти сразу на помощь подоспел лейтенант. Он взял каргу в охапку, вывернул ей руки. И только теперь, оставив в узловатых пальцах пару локонов, Мария освободилась. Раскраснелась, растрепалась, она так и не поняла, что произошло и ошалело смотрела на каргу.
– Идите уже! – рявкнул лейтенант.
Карга неуёмно дёргалась в его руках, орала благим матом и плевалась так ядовито, что казалось, от её слюны даже бетон разъест. Седые космы выпрастывались из-под платка и прилипли к взмыленному лицу.
Антон отбежал к поезду, утянув за собой Марию, а проводница помогла им забраться в вагон.
Прозвучал последний гудок.
Поезд дёрнулся, тронулся и тихо начал набирать ход. А Антон так и стоял в тамбуре, глядя через окно на спятившую старую каргу. Та обмякла, но всё ещё грозно кряхтела, пока лейтенант тащил её к скамейке.
В купе Антон сел на край койки напротив Марии и заглянул ей в лицо. Страха там было немного, но усталость мрачным пятном старило её сразу на десяток лет.
– Не бойся. Слышишь? – заговорил Антон самым мягким голосом, на какой был способен. Мария кивнула. – Мы в безопасности. Я не дам им тебя обидеть. Я их всех…
Дверь распахнулась. На пороге возникла проводница.
– Вы как? Нормально? – участливо спросила она. – Это просто какая-то ненормальная была, иногда попадаются. Не обращайте внимание.
– Спасибо. – дрожащим голосом ответила Мария.
– Может вам чайку принести?
– Не надо, спасибо. – ответил за жену Антон.
Проводница сказала ещё что-то, но он поспешил закрыть дверь.
– Мы уже уехали, видишь? – Антон кивнул на окно, за которым спальный район плавно перерастал в промышленный, а заборы украшали всё более безвкусных граффити. – Всё будет хорошо.
– Да? – то ли спросила, то ли согласилась Мария.
Хороший вопрос. Как-будто сам Антон знал ответ. Они просто бежали, сломя голову, и никто не сказал бы наверняка: ожидает ли в конце пути спокойствие, или никогда уже его не найти.
А началось всё девять месяцев назад. Тогда ещё и сама Мария не знала о своей беременности, но в почтовый ящик кто-то начал регулярно подбрасывать записки.
«Твой ребёнок проклят!»
Разными почерками эта единственная фраза покрывала каждую клеточку помятых тетрадных листов.
Конечно, первым делом Антон отправился в полицию, но вернулся раздражённый и злой.
«Они рассмеялись и велели приходить, когда что-нибудь произойдёт», рассказал он, намыливая руки. А потом вдруг не выдержал, снёс всё, что стояло на полке под зеркалом, и добавил сквозь зубы: «Когда убьют, тогда и приходите, да?!»
Впрочем к запискам уже через пару недель супруги привыкли и выкидывали, не читая. Иногда даже рвали, когда настроение было паршивое.