Рабыня
– Эй, девка, открывай глаза.
– Говорю, сдохла она.
– Да не-е, живая была – грудь двигалась, будто дышит.
– Где ты у ней грудь нашел!? Одни кости торчат, и грязная, точно бродячий пес. Какого шамса ты ее купил?
– Так дешево отдавали. И дышала она. Говорю, грудь двигалась.
– Дешево… Грудь… Тьфу, дурень. Потеряли монеты из-за тебя… Теперь ещё от тела избавляться, опять деньги тратить.
Мужские голоса то приближаются, то затихают, переходя на чуть слышное бормотание. Я упорно прислушиваюсь к ним, даже когда они удаляются и становятся не слышнее комариного писка. Один голос низкий и гулкий, как эхо в пустой бочке, – это он утверждает, что девка живая. Обладатель второго, высокого и визгливого, хочет избавиться от неё.
Интересно, про кого они говорят? Ведь не про меня же? Я «девкой» была еще в прошлом веке, в прошлом тысячелетии. Мы с подругами ещё шутили, когда двухтысячный год встречали, что пятьдесят лет в одном тысячелетии прожили и в другом еще пятьдесят должны прожить. Я не прожила.
– Девка, слышь, ты правда, что ли, сдохла? Вот ведь гоблин, зараза такая, подсунул дохлятину.
Меня с силой бьют в бок. Больно. И странно – значит, девка, это я? Только зачем же от меня избавляться, если я живая? Или нет? Мне кажется, я умерла. Ведь сердце просто разрывалось от боли, когда я потеряла сознание. Но если я ещё жива, то где врачи, реанимация? А если умерла, меня нужно похоронить по-человечески…
– Давай вытаскивай ее из телеги – вон канава, туда и скидывай, пока никто не видит, – это вернулся высокий голос.
Лодыжку сдавливает, потом меня дергают за ногу и куда-то тащат. Мне больно, и затылок с глухим звуком бьется о что-то твердое. Раз больно, значит, я точно живая.
– Помогай давай. Один ее не унесу – тощая, а тяжелая такая, – пыхтит гулкий голос.
– Ага, охота была руки пачкать – она поди в блохах вся да в лишаях. Сам купил, сам и возись с ней.
– Дурак, один ее пока вытащу да в канаву сброшу, полдня уйдет. Увидит еще кто, донесут инквизиции и заставят за свой счет её хоронить.
– Вот и похоронишь – раз ты ее купил, значит, твоя рабыня. Я здесь не при делах.
– Говнюк! – выплевывает гулкий голос, и меня снова дергают, теперь уже за руку. – Бери за ноги и тащи, пока никто не видит! Притопим ее по-быстрому и свалим отсюда – в канаве воды по пояс, и землюков полно. Сожрут тело, и следов не останется, а мы скажем, что сбежала, если кто спросит.
– Одни проблемы из-за тебя, умник, – цыкает высокий голос.
Еще несколько рывков, и мое тело летит вниз, с глухим «хех» приземляется на что-то твердое. Очень больно. Сознание плывет, и я уверена, что все-таки умираю. Но нет, мои запястья и щиколотки снова сжимают, и я повисаю в воздухе покачиваясь.
– Несем скорее – вон уже повозки показались на краю поля!
До меня доносится запах гнили, тухлой воды и тошнотворно-сладкий трупный. Наверное, это пахнет канава, где полно землюков. Кто это, интересно? Они должны меня сожрать…
– Я не буду близко подходить, край скользкий – еще свалимся, – ноет высокий голос, и движение прекращается.
– Ссыкло тощее, – бурчит второй. – Ладно, отсюда скинем. Раскачиваем и на счет «три» бросаем.
Я пытаюсь пошевелиться и сказать, что я живая, не надо меня в канаву, но язык не слушается.
Мое тело начинают раскачивать и считать:
– И раз… И два… И…
– Что тут происходит?! – ужасный счет обрывает властный мужской голос, низкий и чуть рычащий, будто камни в горах перекатываются. Те, что меня держат, замирают, и от них начинает нести диким страхом, почти ужасом. Я чувствую, как он волнами бьет во все стороны, задевая и меня. Я тоже начинаю бояться – вдруг этот мужчина уйдет, и тогда жуткий счет продолжится…
– Я задал вопрос, – голос звучит очень властно, ему хочется подчиняться. – Что. Здесь. Происходит?!
Если бы могла, я бы заплакала от счастья…
Срываясь на фальцет, высокий голос испуганно тараторит:
– Рабыня это, господин дракон. То есть, господин инквизитор. Это его рабыня, Ганиса… Купил ее нынче утром, а она чего-то приболела. Хотели ее к воде снести, чтобы освежилась.
– Девушку в телегу, – резко командует голос моего спасителя. – Документы на нее есть?
Меня опять качают и сбрасывают на твердое. Снова больно.
– Вот документик, господин инквизитор… Это моя рабыня. Её зовут Федерика. А меня Ганис. Сегодня утром купил ее в Ельне у гоблина по имени Кришц. Можете у него спросить, он подтвердит, – теперь и гулкий голос стал тонким и дрожащим.
– Ты собирался выбросить ее в канаву? – перебивает его мужчина.
– Как вы могли такое подумать, господин инквизитор!? – голос Ганиса взлетает и делается совсем писклявым и испуганным.
Почему же я все слышу и запахи чувствую, но не могу ни пошевелиться, ни открыть глаза? Может быть, я инвалид? Слепой и парализованный…
Все-таки я умерла, и моя душа переселилась в другое тело, теперь я в этом уверена. В другое тело в другом мире – у нас никаких землюков не бывает, и гоблинов по имени Кришц и рабов тоже нет. Я попаданка – такое случается, когда мне поставили диагноз, я много читала об этих вещах. Но почему моя душа получила такое больное и немощное тело, если души всегда переселяются в молодые и здоровые? Или я не заслужила новой жизни?
– Почему она в таком состоянии? – словно вторя моим мыслям, спрашивает мужчина.
Движение рядом. Моих ноздрей касается чуть терпкий, горьковатый аромат. Я будто кожей вижу, как мужчина внимательно меня рассматривает.
– Что с ее глазами? – произносит наконец.
– Болезнь ее свалила, когда везли на корабле. Кришц клялся, что выздоровеет, если полечить.
– Вот и полечишь, – приказывает мужчина. – В городе отвезешь ее в больницу – закон предписывает владельцу заботиться о своих рабах. Если обманешь, не поздоровится тебе. Понял меня, Ганис?
– Как не понять, господин инквизитор! Все сделаю в лучшем виде, – голос снова испуганно взвивается.
Интересно, этот инквизитор ведьм сжигает, как у нас в средние века, или еще что похуже? Неспроста ведь эти уроды так трясутся от страха.
Моего лица вдруг касается чья-то рука. Так неожиданно, что я вздрагиваю.
– Тише, девочка. Сейчас я тебя немного подлечу, а то не дотянешь до города, – голос инквизитора становится совсем другим, мягким и чуть слышным, словно он стесняется так по-доброму говорить.
Мужчина отходит, вызвав в душе мгновенный укол страха – если он уйдет, меня все-таки сбросят в канаву. К землюкам. Но он возвращается, встает так близко, что я снова улавливаю его горьковатый запах. Звякает метал, потом звук льющейся жидкости, и к моим глазам прижимается что-то влажное и прохладное.
– Вот так, сейчас лекарство подействует, и, может быть, сможешь открыть глаза.
