Посвящается моей учительнице
по русскому языку и литературе
Ощепковой Надежде Петровне
Долгожданная встреча
Неожиданно подул морозный ноябрьский ветер, и на голову бедолаги, одетого еще совсем по-осеннему, веером посыпались белоснежные хлопья. Солнце едва попрощалось с этим днем, как в лампах, раскинутых вдоль дорог, в сию же минуту маленькие светлячки осветили своими брюшками темные улочки обширного города. Витрины в ответ, точно по команде, залились тягучим золотом на запорошенный снегом тротуар и на людей, в спешке рыскающих от непогоды, словно беспризорные тени.
Бедолага, убрав руки в карман и съежившись от холода, стоял возле одной из витрин и внимательно наблюдал за посетителями заведения. Люди группками сидели за столиками и выглядели счастливыми. Словно где-то за кадром режиссер дал команду, и актеры, все до единого, расплылись в белоснежной улыбке; они внимательно слушали своего собеседника, порою вслед что-то невпопад отвечали, закатывались смехом и ели. Как единый механизм, они все что-то делали и выполняли одни и те же функции.
Холод овладевал бедолагой, тело судорожно тряслось. Пальто едва спасало, шарф, плотно закрывающий сверху шею и низ лица, покрылся морозным инеем, а прохудившиеся туфли насквозь продувались; лишь теплые носки сносно уберегали пальцы на ногах от обморожения. Он мог простоять так еще долго, утешая себя бесполезными попытками согреться от судорог, но ноги уже были готовы вот-вот окоченеть.
Наконец, собравшись и прислушавшись к голосу разума, он тронулся с места; под ним остался след обуви на голой брусчатке, но снег тут же принялся его заметать, словно нашел недостаток на своем безупречном белом полотне. Ноги не слушались, он кое-как доковылял до двери, приоткрыл дверь и проскользнул вовнутрь. От резкого потока теплого воздуха его щеки приятно обожгло, и они зарумянились пуще прежнего, а ноги радостно заныли.
Свет многочисленных лампочек над головой и на стенах мимолетно ослепил его…
Двое мужчин. Они сидели друг против друга. Две противоположности как по внешним признакам, так и по характеру. Один из них был подтянутым великаном с поджарой кожей, другой же – щуплым замерзшим зябликом. Хотя вторую персону и нельзя было назвать уж совсем щуплой, но на фоне исполина он выглядел действительно меньше своей настоящей внешности.
Великан представился как Форсайт, видимо это была его фамилия. Имени своего он не стал называть, хотя в ответ ему было сказано более полно и формально – Андрей Степанович Ощепкин. Но здоровяк то ли из вредности, то ли из-за высокомерия называл своего собеседника только по фамилии, чем невзначай намекал, чтобы и его называли так же: по фамилии и не иначе.
Начало разговора не клеилось. Ощепкин не знал, как начать нужную ему тему. Пока шел до места встречи, он неоднократно прокручивал их будущий разговор. Подобно опытному стратегу он просчитывал все возможные ходы их беседы, но стоило ему увидеть перед собой массивную тушу, что скрыла за собой весь свет, когда встала перед ним, Ощепкин резко превратился в молодого юнкера и вмиг растерял все свои навыки стратега. Форсайт же тем временем заказал им ужин и одновременно успевал поделиться событиями из своей жизни.
Верзила не замолкал. Примерно за полчаса Ощепкин узнал о нем чуть ли не все: родился далеко на Востоке, жил с отцом, воспитывали его в основном няньки, в детстве его часто задирали из-за избытка веса, поэтому он был злым и толстым мальчуганом, благодаря нянькам стал чересчур суеверным, а вот благодаря своей учительнице по русскому языку и литературе – достаточно начитанным.
Вот оно! Учительница! Ощепкин, как терпеливый рыболов, дождался своей добычи и упускать ее никак не намеревался.
– Вы сказали, учительница по русскому и литературе, – с уточнением перебил его Ощепкин.
Гигант резко переменился в лице. Первичное дружелюбие испарилось, словно его и не было, а на замену ему проявились хитрость и лукавство. Форсайт сразу же сообразил, куда клонил Ощепкин, и решил оборвать свой длинный монолог на полуслове.
– Я догадываюсь, почему вы захотели со мной увидеться, – после недолгой паузы продолжил Форсайт. Даже когда он разговаривал чересчур спокойно, в его голосе промелькивала некая грубость и устрашающая сила. – Так давайте же отложим всю эту любезность. Вы зададите мне вопрос. Я на него отвечу, и мы разбежимся вновь по разные стороны.
«Только и всего-то?» – подумал про себя удивленно Ощепкин, но вопрос с ходу задавать не стал. Что-то его сковывало. В нем блуждал страх, какой часто возникает у мальчишек перед опасностью. Хотя он и был уже далеко не юнцом, этот первичный страх он побороть с возрастом так и не смог. Но вопрос не давал ему покоя, почти два года он держал его в голове, хранил и выжидал нужного момента. И вот он, тот самый момент, он настал, а теперь снова трусит встретиться взглядом со своей судьбой. Всю жизнь он молчит, терпит и ждет, когда же синица сама сядет ему на руку и осчастливит билетом в светлое будущее. Хотя какое оно – это светлое будущее, – он и сам толком не знал, так как боялся даже подумать лишнего. Ему приходилось довольствоваться тем, что есть: маленькой комнатенкой в старой двухкомнатной квартире, где всю жизнь ему была соседкой его мать, да мизерной зарплатой учителя начальных классов в самой обычной школе. И так почти 40 лет.
Но событие, произошедшее почти два года назад, часто напоминало о себе своей нелепостью, безрассудностью и внушающей ужас предсказанностью. Он знал, его тяжбы должны закончиться в скорое время. Но он не мог вообразить, что однажды в один из обыденных, ничем не примечательных дней раздастся телефонный звонок.
Он находился тогда на кухне. Крепко держась за столешницу, готовый от ярости и от боли сорвать ее, Ощепкин едва сдерживал слезы. Но он все же сдался, и по квартире раздались всхлипы. Он ослабил хватку, отпустил столешницу и медленно опустился на пол, опершись спиной о холодильник, а после закрыл лицо руками.
«За что? – раздавался в его разуме эхом один и тот же вопрос. – За что? Где я успел так согрешить, что вынужден теперь нести на себе бремя мученика?»
Злость возвращалась, она накатывала на него, словно смертельная волна с желанием поглотить заблудшую добычу среди бескрайних вод неосознанности и неопределенности в жизни. Но злость резко оборвал телефонный звонок. Нет, это был не сотовый – звонок раздавался от домашнего телефона. От телефона, который молчал без надобности более полугода и который на днях должен быть отключен.
Ощепкин в растерянности поднялся и не спеша подошел к телефону. За это время телефон успел успокоиться, но через несколько секунд снова истошно затрещать. Вестник на другом конце провода настойчиво жаждал получить сокровенное «Алло» и не прекращал звонить. Ощепкин поднял трубку только тогда, когда телефон зазвонил в третий раз. Ведь Бог любит Троицу, так ему всегда твердили с самого детства. Эта поговорка вплелась в его подсознание и стала частью его упрямства и доверчивости.
