Когда повезет – повезет во всем! Чартер оказался кстати. А ещё разговор, во время которого вспомнили про чартер и сладили отлет на день раньше, и значит, лететь можно, не перескакивая в столице из аэропорта в аэропорт, но напрямую. А еще донская, сладостная ушица, а еще водочка, да под разварных лещей, судачков и сазанчиков. Славно прямо руками доставать рыбу из глиняной миски, прикрытой вафельным полотенцем, дабы не стыла, да мухи не садились. А рыба присыпана мелко накрошенной зеленью и отдаёт петрушечкой, сельдерюшечкой и молодым хрустким зеленым лучком. Да ко всему – раки! Но это – отдельная песня и сугубое блаженство, до которого надо дойти, превозмогая сытость. Тут следует отвалиться от дощатого, крытого зеленой клеёнкой стола возле рыбацкого домика, и уже не смотреть на ушицу, схватывающуюся дрожалкой на донышке тарелок. Ради раков следует встать и по траве подойти к Дону. Потом ступить на песок и почувствовать всем сводом стопы, как он податлив и горяч. И дальше – в донскую, зеленую, ласковую воду. А там, в воде тоже стол, но из красного пластика, а вокруг пяток пластиковых же стульев. А на столе – блюдо, а на блюде изрядная горка багряных раков. И раки все, как на подбор: плечистые и рукастые. Тут же, рядом в воде плавает контейнер с банками холоднейшего пива. Щёлк – вздёргивается язычок на банке. Пиво само пошло, дыбясь белой пенкой навстречу вашей жажде, которую только в этот момент и начинаете вы осознавать. А рак – вот он тут. Готов-готовешенек! Благоухает укропом, как молодой ухажер одеколоном. Пойдем, миленький! Можно начинать с шейки, но Сергей Константинович почему-то всегда любил начинать с головы. Да и на самом деле; как сладостно переломить рака пополам и прильнуть губами к разлому. Втянешь солоноватую, пряную юшку и следом холодное пиво из банки. А уж потом можно начинать очищать шейку, и не торопясь разжевывать белое мясо и разгрызать клешни, прихлебывая пивцо. И в этот момент все, кто сидит за столом, замолкают и только слышно: «уф-уфлющу-уфлющу»
Боже ж ты мой! Боже ж ты мой! Зачем, зачем Ты даришь такие блаженные минуты, когда только дуракам не ясно, что минутам этим ведётся строжайший отсчет? И все понимают, что без отсчёта этого нельзя прожить на свете. Но кто и когда соглашался, что они, минуты эти, непременно должны быть учтены? Кто не противился осознанно или неосознанно такому крохоборству? Нет таких. Нет! И, что самое нестерпимое, рано или поздно всё, даже самое разблаженное, заканчивается. Заканчивается! А ты, чудак-человек, делаешь вид, что не замечаешь конца. И всё тщишься отдалить расставание; наслаждаешся послевкусьем ухи, растягиваешь ощущение блаженной сытости от нежнейшей сазанятинки, щуришься от блеска солнца, перекатывающегося в небе и отражающегося в донской воде, в которой ещё совсем недавно благоденствовали и ушлые судаки, и свободолюбивые лещи, и степенные сазаны, оказавшиеся в одночасье на столе. А вместе с ними благоденствовало, и на своё счастье продолжает благоденствовать, исключительно по малости своей, не оказавшееся на столе, неисчислимое множество разновеликой и разномастной живности, делающей воду в реке живой.
Всю дорогу от Ростова до родного города на борту чартерного АН-24 Сергей Константинович подрёмывал, вспоминая последний день командировки, когда его закадычный друг и оппонент по диссертационным делам Ванечка Мостовсков устроил поездку в устье Дона к знакомым инспекторам рыбоохраны. Вспоминать было что. Рыбный дух напоминал. Рядом на пустующем кресле лежал увесистый сверток с донским гостинцем – рыбой. Да не просто с рыбой – с рыбцом. Иван похохатывал: « Есть баба, а есть бабец! И есть рыба, а есть рыбец!» Незамысловатое это донское, казачье, лихословье выражало самую суть. Рыбца ни с какой другой рыбой спутать нельзя. Вот уж что значит – наособицу! И захочешь, да не спутаешь, коли попробовал разок. И вот теперь сверток с рыбой лежал рядом с ним в такси. И он ехал домой, потому что прилетел-таки. А развесёлые хлопчики-вахтовики, полетели, дозаправивши самолёт, на своем чартере в свой Когалым. А он ехал на такси домой и знал, что порадует Ксюшу рыбкой, ведь она всякому мясу предпочтет рыбу, да еще такую, как рыбец. Кстати сказать; рыбца-то она раньше и не отведывала ещё.
Подъезжая к дому, Сергей Константинович, не сообщавший о своем прилете на день раньше, все же, перед самым домом не утерпел и решил позвонить жене. Мобильник вослед пальцу прочирикал номер. Заработал номероопределитель домашнего телефона. Пошли гудки вызова.
– Аллё, – взяла трубку жена.
– Это я. Через пять минут буду дома.
– Через пять?! Ты же должен завтра… – В голосе жены чувствовалось сильное изумление.
– А я на чартере, подвернулся случай. Гостинец везу тебе вот. Догадайся, что. Сейчас пивка возьму только в « Пингвине». Тормозни-ка здесь, шеф!
Таксист притормозил у магазина, носившего во имя чего – неизвестно, антарктическое название.
– Так ты совсем рядом…
И жена повесила трубку.
Магазин был наискосок от их дома. Сергей Константинович долго выбирал полдюжины самых настуженных бутылок из наисокровеннейшей глубины холодильного шкафа. Он уже достал бумажник, чтобы заплатить. Но тут вышла маленькая, копеечная, но заминка. Продавщица, она же кассир, схватив запевший мобильник, затараторила, затараторила по поводу какой-то Терезы и крабовых палочек, которые умерли своей смертью, а с неё спрашивают, а она что может поделать, когда холодильнику тоже пришла пора помирать. И при этом она смотрела на Сергея Константиновича так, словно призывала его встать на её сторону в пререканиях с неизвестной собеседницей. Казалось бы, что ему эта Тереза и её крабовые палочки? Однако, пришлось ждать конца беседы и лишь затем расплатиться. Теперь полный комплект: дорожная сумка на плече, сверток с рыбой – в левой, в правой – пакет с пивом. Он наискосок, неспешно пересёк дорогу и вошел во двор дома через проходной подъезд, а не через арку со стороны Садовой. Дом был старый. Довоенной постройки. В народе его прозвали чекистским. Дело в том, что его достроили в тридцать седьмом году, для работников местного НКВД. Но уже к концу года многие ответственные квартиросъемщики отбыли не по своей воле из дома в известном направлении. Следом отбыли семьи – и пошло-поехало. Теперь, по прошествии многих и многих лет никого из сотрудников и даже потомков сотрудников свирепого ведомства среди жильцов не числилось. Народ теперь жил в доме пёстрый. Кое-какие квартиры, в том числе и в его подъезде, арендовали некие малопонятные фирмы под офисы. Но дом многие в просторечии всё ещё именовали чекистским. И даже молодёжь сопливая и та говаривала: «я из чекистского». А спроси про чекистов – и не знают толком, что это такое. Ну, и ладно. Зато дом был выстроен на славу. Закольцованная четырёхэтажка с квартирами прекрасной планировки и двором, посреди которого возвышалась будочка – навершие вентсистемы бомбоубежища, имеющегося под домом.
