Камикадзе – загадка для противника
Сомневаюсь, что среди тех из нас, кто воевал на Филиппинах или Окинаве, нашелся бы кто-то, способный ясно выразить наши сложные чувства при виде человека, готового умереть, решившего умереть, чтобы уничтожить и нас. Зрелище, столь чуждое нашей западной философии, действовало как гипноз. Мы следили за каждым пике камикадзе с особым чувством оцепенения, уместного скорее при восприятии сцены из спектакля ужасов, чем при наблюдении такого преднамеренного самопожертвования. На миг мы забывали самих себя, тщетно пытаясь понять, что сверху на нас пикирует живой человек. А над всеми ощущениями господствовала смесь уважения и горечи. Уважения к человеку, жертвующему ради своего дела самым дорогим. Горечи – в связи с крайней степенью отчаяния, которую олицетворял акт самоубийства. Поскольку, что бы ни значил этот акт для его исполнителя в небе, какой бы ущерб этот акт ни нес нам, его врагам, никто не сомневался в конечном исходе войны, стремительно катившейся сейчас к своему завершению. Это специальное подразделение ВВС – «Камикадзе» («Божественный ветер») – было лишь еще одной формой отчаянной атаки с криками «Банзай!», совершаемой людьми, которые пережили горечь поражения и не желают принять реальность такой, как она есть.
Но для чего принята эта самоубийственная тактика? Как стало возможным, что неминуемой смерти ищет не один человек, а несколько тысяч? Действительно ли эти люди считали себя, по выражению адмирала Ониси, «богами, уже лишенными земных желаний»?
Разумеется, противник был отнюдь не храбрее нас. Война в первую очередь учит, что смелость – широко распространенное человеческое качество. Доказательством этого является история с нашей 8-й эскадрильей торпедоносцев у атолла Мидуэй и незабываемая картина, которую я однажды наблюдал на борту «Эссекса», когда расчеты 20-миллиметровых пушек отбивали атаки камикадзе, пока их не объяло пламя.
Но героизм бойцов противоборствовавших сторон проявлялся по-разному. Японцы решительно отрезали себе путь к спасению, американцы никогда не пренебрегали им. В представлении солдата западной страны последний, самый ничтожный шанс на выживание всегда сохраняется. В нем живет ощущение, что, несмотря на гибель многих из его соратников, сам он каким-то образом может избежать смерти.
Никто еще не смог вразумительно объяснить человеку с Запада феномен стремления японца к самоуничтожению. Возможно, понимание этого и вовсе недоступно западному интеллекту. Вот почему, читая эту драматичную, захватывающую книгу о корпусе камикадзе, написанную людьми, лично причастными к великой трагедии, испытываешь смутное стремление найти ключ к загадке.
Один из японских авторов заявляет: «…Смерть никого не радует… Но стремление к смерти становится более понятным, когда припоминаешь, что в силу больших потерь наших летчиков в 1944 году их шанс вернуться живыми после налета на вражеские авианосцы был минимальным, независимо от избранных ими способов атак». И все-таки это не ответ на загадку. Нет ответа и в письмах обреченных на смерть домой и своим любимым, хотя эти письма очень пронзительны.
Иногда эти письма поражают своей образностью.
«Мы, шестнадцать воинов, представляем экипажи бомбардировщиков. Возможно, мы умрем так же внезапно, как разлетается вдребезги хрусталь».
Иногда письма глубоко трогают.
«Больше всего я жалею о том, что не могу назвать Вас „титиуэ“ (почтенным отцом). Сожалею, что не сумел проявить истинное уважение, которое всегда к Вам испытывал. Будьте уверены, что во время своей последней атаки и я буду обращаться к Вам как к „титиуэ“, хотя Вы и не услышите моих слов, и буду с благодарностью думать о том, что Вы для меня сделали».
Но они всегда трагичны.
«Я человек и надеюсь, не буду считаться ни святым, ни негодяем, ни героем, ни глупцом – останусь просто человеком. Как человек, проживший в страстях и поисках, я безропотно умру в надежде, что моя жизнь послужит „человеческим документом“».
«Мир, в котором я живу, слишком противоречив. Как сообществу рациональных человеческих существ, ему следовало быть более организованным. В отсутствие одного великого дирижера каждый музыкант издает звуки по своему усмотрению, создавая диссонанс там, где должна была возникать музыкальная гармония и звучать мелодия».
Таковы мимолетные проявления изувеченных душ, которые мы замечаем за внешней стороной этой необычной истории.
С какой бы стороны мы ни рассматривали подразделение «Камикадзе», его участь трагична. Каковы бы ни были личные мотивы камикадзе или официальные объяснения, сколько бы они ни восхищали, оставался основной вопрос для военного специалиста: вела ли такая тактика к успеху?
Я решительно отвечаю: нет. Специальное ударное подразделение – «Камикадзе» – причинило громадный ущерб противнику. Камикадзе потопили немало кораблей и нанесли повреждения множеству других. Они уничтожили или ранили тысячи солдат противника. Американский флот, действовавший на коммуникациях близ Окинавы, понес потери большие, чем силы вторжения США в ходе длительного периода боев с японской армией на суше. Камикадзе превращали в кошмар выполнение задач боевого охранения для эсминцев. Один из членов экипажа эсминца во время боевого дежурства с мрачным юмором начертил на палубе корабля краской стрелу, указывающую на борт, и сделал большими буквами надпись: «Авианосцы с этой стороны!»
Но к этому времени Япония уже безнадежно ослабла, и даже камикадзе с их горячей жертвенностью не смогли потопить американский корабль размером с крейсер или больше. Подлинная трагедия «Камикадзе», в частности пилотов, состояла в том, что, когда эта экстраординарная тактика была выработана, было уже поздно, потому что даже самые отчаянные меры не могли предотвратить неизбежное поражение Японии.
К. Р. Браун, вице-адмирал ВМС США
