Часа через полтора Ира поняла, что день для выхода на этюды она выбрала, мягко говоря, не самый подходящий. С утра весеннее солнышко еще умудрялось пробиваться сквозь клубящиеся тучи, но к полудню эти попытки оставило. Мало того, откуда ни возьмись налетел холодный промозглый ветер с дождем. Словом, радужные перспективы, нарисованные бодрыми синоптиками, отодвинулись на неопределенное время.
Правда, девушка одевалась, руководствуясь не прогнозом, а почерпнутой от папы народной мудростью: пришел марток – надевай трое порток. Маму от этих слов всегда коробило, но Ире они нравились. Особенно сейчас. Толстый свитер грубой вязки, утепленные джинсы, ботинки на меху и куртка, конечно, спасали от замерзания. Но все же в такой день Ира предпочла бы сидеть дома, попивать горячий чай, рисовать натюрморты да изредка болтать по телефону.
Однако вместо всех этих удовольствий она примостилась с этюдником под аркой старого дома. Вид оттуда открывался роскошный: узкая улочка, отороченная уютными особнячками позапрошлого века, круто уходила вниз, к набережной Яузы. Этот живописный старомосковский уголок ей когда-то посоветовал написать Илья. Ира вспомнила историю их отношений и усмехнулась. Сейчас, когда все прошло, она чувствовала к нему искреннюю симпатию и благодарность. Но тогда…
Незаметно от Ильи мысли девушки обратились к Егору Тарасову. Утром папа извлек из почтового ящика его очередное послание. «Сейчас Егор далеко. – Ира вздохнула. – В теплом Коктебеле». Она невольно поежилась. После травмы родители отправили его к морю, в санаторий. Писал он часто – раз, а иногда и два раза в неделю. Поначалу от него приходили краткие, нервные записки, где в каждом слове чувствовалось недовольство всем миром и собой лично. Но постепенно тон писем изменился. Раз от раза послания становились длиннее и спокойнее. Егор рассказывал о жизни у моря, об одиноких прогулках вдоль берега или в горы. Кажется, он там все время один, ни с кем не общается и, видимо, не жаждет общества. Ира, конечно, отвечала – иначе ведь нельзя, – но всякий раз с великим трудом. Над каждым письмом она долго маялась, выдавливала из себя новости. Выходило скучно и коряво, так что в ответ на добрую пару листов от Егора девушка с трудом выжимала страничку. «Ну пусть хоть ему там будет тепло и солнечно». Ира снова взялась за кисть.
Как и говорил Илья, в субботний день полная офисов улица оказалась безлюдной. Лишь изредка проползали пустые троллейбусы да откуда-то выкатывались одинокие легковушки. Первое обстоятельство очень радовало девушку. Будь улица полна народу, работать бы точно помешали. Завидев человека с этюдником, каждый второй прохожий вечно норовит сунуть нос в рисунок да еще и прокомментировать. В прошлые выходные Ира была вынуждена ни с чем уйти из зоопарка. Толпы детей с родителями сновали вокруг, орали и бурно обсуждали ее пейзаж. Девушку и всегда-то выбивало из колеи неумеренное внимание к ее скромной персоне, но в зоопарке оно просто зашкаливало. Иное дело тут: тихо, никого нет. Одна беда – пальцы почти перестали гнуться и уже побаливали от холода. Несколько раз Ира отогревала руки под одеждой, но помогало это ненадолго.
Между тем почти напротив «ее» арки уютно горели окошки магазинчика с непривычной вывеской: «Книги русского зарубежья». Туда постоянно заходили люди, и там наверняка было тепло. «Ладно, – решила девушка, – чуть-чуть погреюсь, а потом опять за работу». Она сложила этюдник, забросила его на плечо и решительно направилась к магазинчику.
– Проходите, милочка, проходите, – проворковала седая старушенция, открывая дверь. – Что ж это вы?.. Константин Юрьевич уже начал.
Ира предпочла не объяснять, что оказалась здесь случайно, и молча вошла. Сейчас ей хотелось только согреться, а потом пусть выгоняют.
– Россия, ее жизнь, ее совесть, ее история…
Девушка удивленно подняла глаза. В глубине зала говорил крепкий старик, а десятка три посетителей разного возраста его внимательно слушали. «Последний из могикан, – неожиданно мелькнуло в голове. – Он похож на последнего из могикан!» С какой стати ей вдруг вспомнился герой Фенимора Купера?
– …Все это так просто и одновременно так сложно, – продолжал «последний из могикан». – Долгие годы размышлял я о месте русской эмиграции…
Ира пристально вгляделась в старика. Высокий, широкоплечий, лоб с залысинами, глубокие морщины, правильный, почти римский нос и взгляд… чуть грустный, добрый, все понимающий и безмерно мудрый. Наверняка этот человек повидал на своем веку немало. Ире вдруг ужасно захотелось его нарисовать. Просто руки зачесались. Она села на корточки, достала уголь, лист бумаги и сделала набросок. Через минуту забылось все: и место, где она оказалась, и способ, которым сюда попала.
В другое время девушка обязательно бы отметила широченный, заваленный книгами прилавок и массивные стеллажи от пола до потолка вдоль стен. Сейчас же для нее существовало только это удивительное лицо, которое следовало немедленно перенести на бумагу. Все остальное отодвинулось на второй план, стало нереальным. Последний из могикан теперь рассказывал о себе. Оказалось, что еще подростком он попал за границу. В двадцатом году его родители, отступавшие вместе с белой армией, увезли сына из Крыма. Потом семья долго скиталась по городам и весям. Сперва городок со странным названием Галлиполи, потом Париж, Рим, Белград. В конце концов их занесло в Австралию.
Вдруг Ира почувствовала легкое прикосновение. Кто-то тронул ее плечо. Она вздрогнула, чуть не уронив этюдник, и испуганно подняла голову. Откуда ни возьмись совсем рядом очутился парень со стулом.
– Прошу вас, барышня, присядьте. – Незнакомец говорил почти беззвучно, одними губами.
Девушка энергично замотала головой. Ей показалось, что сдвинься она с места – и магия, исходившая от этого странного старика, его лица, его голоса, исчезнет. Но тут к ней обратился и сам «последний из могикан»:
– Присядьте, барышня. Вам будет гораздо удобнее.
Слушатели стали оборачиваться, и Ира поняла: лучше подчиниться. Щеки ее запылали еще сильнее. Ни на кого не глядя, она примостилась на краешке поставленного молодым человеком стула.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся Ире старик.
От его улыбки сразу стало хорошо, тепло и совсем не страшно. Она успокоилась, уселась поудобнее и снова взялась за портрет. Время от времени до ее сознания доходили обрывки того, о чем говорил «могиканин». Из них Ира заключила, что на старости лет он решил написать книгу о своей жизни, потратил на это не то три, не то четыре года и вот теперь устраивает презентацию.
Много необычайного прозвучало в маленьком зале. Старик рассказывал и об учебе в эмигрантском кадетском корпусе, и о работе по пятнадцать часов в австралийских шахтах, куда он попал четырнадцатилетним мальчиком, и об огромной русской общине на зеленом континенте. Ира не замечала времени, работалось ей легко и хорошо. Каждый штрих ложился на место, каждый блик выходил именно таким, каким нужно. Только когда слушатели, поаплодировав, потянулись за автографами, она взглянула на циферблат. Оказывается, все это продолжалось без малого два часа.
