Зяблый старый тускло освещаемый уличным светом из-за двойных стекол, заляпанных краской, коридор вел долго и прямо в высокую, обшитую металлом хрупкую деревянную дверь. Она была приоткрыта…. Желтый теплый свет ламп в пасмурную погоду создавал атмосферу уюта и приглашал заглянуть в кабинет. Людей там собралось довольно много, почти весь класс, оставшись после подготовительных занятий перед вступительными экзаменами в университеты. Учителя не было, занятия закончились, и школа устало снимала с себя напряжение шума и топота под мокрой, плохо отжатой тряпкой технички.
Из кабинета доносились вполне умеренные голоса классных лидеров или авторитетов коллектива, призывающие к тишине.
– Подождите, ну, давайте же послушаем, наконец!
– Давай уже быстрее, я домой хочу….
– Тише, ты! Давай, Коля. – Нетерпеливо кто-то произнес.
Высокий не по годам Коля откашлялся в сторону, взял свой исписанный двойной в клеточку листик и замер на мгновение. Ему предстояло переделать написанные им на бумаге строчки в слова, которых ждали его одноклассники. Он хотел услышать их мнение о своем первом написанном рассказе или, точнее говоря, просто о своей небольшой истории.
– Ну, вот я тут написал…. Хм. В общем….
– Да, давай уже.
– Нам всем очень хочется послушать.
Трясущимися от волнения руками он поднес листик к прямому не поднимающемуся взгляду. Перед его глазами вдруг начали вставать отрывки того, как эта история создалась.
Это случилось не так давно, где-то, несколько недель назад. Коля вернулся со школы и по привычке сел за стол делать уроки, но как-то не задалось. В одиннадцатом классе уроки почти не задаются, а даже если и задаются, то не записываются ленивыми умами уже почти не школьников. Он что-то рисовал на листике, выводил какие-то лица в профиль, рисовал искаженные предметы. В это время его мысли были где-то очень далеко…. И вот одна такая мысль строила в его голове картинки одну за одной, продолжая какой-то сюжет. Коля ничего подобного раньше не видел. Он как-будто жил, но жил лишь внутри своей головы, он шел, но наяву – он сидел в кресле. Он общался с людьми, делал какие-то невероятные трюки, восстанавливал справедливость, влюблялся в красавиц, не прерывая одно развитие событий – но все это время он просто сидел и неподвижно смотрел в одну точку своим размытым взглядом.
С ним произошло то, что происходит далеко не со всеми людьми на нашей земле – он обрел воображение!
Теперь он стоял перед своими одноклассниками, предугадывая все в том же воображении, как они оценят его способность записывать свои придуманные истории. Он очень хотел поделиться со всеми своими фантазиями. Но, еще не начав читать, в его сладостном тщеславном воображении все одноклассники благодарили его, хвалили и восхищались тем, что знакомы с таким человеком, как он. Предвкушения будущего успеха всегда оказывались ложными, но он все равно надеялся на успех, в противном случае, любая неудача задавала ему стимул делать что-то еще, что-то новое, заставляя перепрыгнуть предыдущую планку, если она не была перепрыгнута с первого раза. И вот….
– ….Зи-ма… – отрывисто он произнес, – была очень непослушной в том году…. Зимние ночи при свете луны мало чем отличались от пасмурных зимних дней – все казалось одно. Праздники уже прошли, а до потепления оставались еще месяцы ожиданий. Так далеко, что можно было и не выдержать. В это время школьник третьего класса Маселкин сидел дома в своей неуютной комнате при свете дневной лампы и смотрел в окно. Ему очень хотелось лета, приключений и всего того, что обычно хотят третьеклассники. Но больше всего он хотел путешествий. Настоящих, которые смогли бы привести его в светлое и теплое будущее.
Под наплывом желаний и надоедливых уроков, он оставил на столе раскрытую тетрадь с недоделанным домашним заданием, собрал в портфель необходимые вещи: часы, вилку, учебник географии и русско-английский словарик. Сложил в полиэтиленовый пакетик всех солдатиков, кроме сержанта Джонсона. Чья-то пластмассовая рука продырявила пакет. Он достал санки, поставил на них ведро из ванной, а в ведро – весь конструктор, плюшевого медведя, подушку, две самые красивые машинки, все взять не получится. Сержант Джонсон разместился в самом переду саней, где была привязана веревка, командовать парадом будет он.
На пороге Маселкин туго завязал свою шапку-ушанку, натянул поглубже перчатки и сказал сам себе: «Вперед! К теплому будущему!».
Но как только он открыл входную дверь, то увидел свою маму, тянувшую пакеты с работы.
– Ты куда собрался? Уроки сделал? Возьми сумку…. – Устало сказала она.
– Мам! Я отправляюсь в путешествие! Когда-нибудь я вернусь за тобой, и мы вместе туда пойдем, а сейчас….
– А ну-ка, заходи домой. Там холод – собачий!
– Ну, мам….
Первая же преграда заставила вернуться обратно. Но мальчик не стал разбирать свой рюкзак, а санки так и остались стоять у входа. Вечером или уже ночью, не разобрать, ведь при луне и снеге все равно не темнеет, но когда ожили уличные фонари, он тихонько оделся, неуклюже из-за пальто накинул на плечи портфель, взял в руки веревку своих санок и, стоя в очередной раз на пороге сказал, только на этот раз шепотом: «Вперед! К теплому будущему!», – и скрылся за дверью.
Ученик третьего класса, шел по замерзшим ночным улицам, изредка ослепляемый встречными фарами неторопливых машин. Как только он вышел, его ноги повернули направо, где-то вдалеке послышался гул отправляющегося поезда с железнодорожной станции, грохот вагонов приготовился слиться с шарканьем его ботинок, и он отправился в свой путь вдоль машинной дороги по обочине, плавно волоча санки за спиной. Правая сторона ему всегда нравилась больше, чем левая, правая сторона ассоциировалась с добром и чем-то хорошим, поэтому он пошел туда, даже по дороге он старался идти справой стороны. Он не чувствовал усталость, не чувствовал холод, хотя встречный ветер дул в его лицо с самого выхода, не чувствовал страха перед чем-то новым, как это часто чувствуют взрослые. Он просто верил в «свое» будущее, которое манило его «своим» теплом и светом.
