Пусть Лидия и была еще совсем юной, она умела заставить себя уважать. Даже царь не забыл ее: когда он «почтил» ее высочайшим визитом, та, словно загнанная волчица, вцепилась зубами в его руку. Когда он вышел из дома Лидии к придворным, которые, позевывая, дожидались его в конце горбатого переулка под выцветшим запыленным балдахином, рана все еще кровоточила. Рыча от гнева, он отмахнулся от предложенного ему паланкина, вскочил на одного из своих скакунов и умчался с развевающимися на ветру волосами и прямой спиной, дабы все знали: ни одна женщина, кусачая или нет, не способна умалить его мужественности.
Никто не смыл с порога капли царской крови. Они впитались в пористый камень, запеклись на солнце, превратились в черные пятна, и никакая щетка, ничья, даже самая усердная, рука не смогли бы их оттереть.
Вся деревня видела, что царь побывал в доме родителей Лидии, вся деревня знала, что произошло с девушкой. Черные пятна на пороге заклеймили дом, и в конце концов Лидия решилась: закинула за спину узел с самым необходимым, прицепила к поясу кухонный нож да захватила крепкую палку – защищаться от диких зверей – и ушла.
Вскоре после этого ее мать умерла.
От стыда – злословили в деревне, но на самом деле от сыпного тифа: подхватила от сестры, когда та пришла ее утешить.
В ночь после похорон отец Лидии отправился на поиски своего старшего брата, когда-то ушедшего с кочевниками в пустыню, – надеялся обрести хоть какую-то семью, лишившись жены и дочери.
Спустя несколько недель из брошенного дома пропали кувшин, масляная лампа и ковер в цветистых узорах. За ними растащили и остальное. Через запятнанный порог поползли сорняки, пробрались скорпионы и сколопендры, и со временем от стен, где Лидию баюкали и лелеяли, остались одни руины.
Когда Лидия покинула дом, она уже восемь месяцев носила под сердцем ребенка. У нее были сильные руки, сильные ноги и сильный характер. С вечера до утра шла она за луной, а днем таилась от людей, что могли ее заневолить.
Голодного шакала, бросившегося на нее, когда она после пары ночей пути склонилась к воде попить, Лидия ударила по голове с такой силой, что он рухнул замертво – морда так и застыла в оскале. Девушка оттащила зверя от воды, содрала клок шкуры и зажарила на костре кусок мяса. Остатки расхватали стервятники.
Она ела смоквы, клубни фенхеля, съедобные травы, кузнечиков и сладкие плоды кактуса, и все шагала за луной. Много ночей миновало, когда на рассвете Лидия вышла к месту столь чудесному, столь зеленому и мирному, что она опустилась на колени, раскинула руки и рассмеялась. Прохладные брызги окропляли ее лицо и руки, вокруг из-под земли сочилась и била, пенясь, прозрачная вода. Сверкая на солнце, влага собиралась в журчащие водопады и порог за порогом спускалась по склону к подножью горы, где струилась извилистой речушкой меж двумя селениями.
В одной из заводей Лидия вымылась с головы до пят и постирала одежду, отскоблив ее на большом валуне, где, к ее восхищенному изумлению, поблескивали зернышки кварца. Вокруг пели птицы, квакали лягушки, стрекотали сверчки. Казалось, она попала в рай – тот чудесный безмятежный сад, о котором мать, бывало, рассказывала, когда Лидии не спалось. Девушка прилегла отдохнуть в тени и задумалась о матери. Представила себе ее, отца, родной дом. Мать стоит на пороге и в ожидании дочери вглядывается вдаль. Отец после всех событий только сильнее горбится да молчит больше обычного. Впервые с тех пор, как она ушла из дому, Лидия позволила себе погрузиться в мысли о том, как, должно быть, тревожатся о ней родители, и разрыдалась – взяли свое изнеможение и горечь из-за всего, что с нею стряслось.
