Добро пожаловать в мир Южного Лондона в последнее десятилетие XIX века! Правда, он жалкий и убогий, с маленькими и, как правило, грязными магазинчиками… В нем нет величия и энергии главной части города на другом берегу Темзы. Жизнь здесь течет медленнее. По свидетельствам современников, в конце XIX и начале XX столетия это был особый район, который вряд ли кто-либо назвал гостеприимным. Южный Лондон был словно отрезан от жизни всей остальной столицы, и именно этим объясняется атмосфера усталости и оцепенения, которая на неподготовленного человека могла произвести тяжелое впечатление. Здесь располагались мелкие, отравляющие воздух мастерские – шляпные и кожевенные. Многочисленные фабрики выпускали печенье, джем и пикули – мелкие маринованные овощи, подаваемые как гарнир или закуска. Небольшие заводики по производству клея соседствовали со складами пиломатериалов и скотобойнями. Воздух был зловонным – пахло уксусом, собачьими экскрементами, дымом, дешевым пивом. Это был характерный запах бедности… В конце XIX века Кеннингтон – район, где был первый дом Чарльза Чаплина, – имел все основания называться трущобным.
Районы к югу от реки на протяжении столетий были местом развлечений сомнительного характера. В XIX веке эта традиция продолжилась публичными домами, питейными заведениями и салонами мюзик-холла, где за плату за вход или за более высокие цены в баре проходили выступления с танцами и пением. Один из первых мюзик-холлов – Winchester – открылся в 1840 году именно в Южном Лондоне. Через восемь лет появился Surrey. Два самых больших мюзик-холла, Canterbury и Gattis-in-the-Road, располагались вдоль Вестминстер-бридж-роуд, а маленькие можно было найти повсюду. Воскресным утром артисты мюзик-холлов собирались в пабах White Horse, Queen’s Head, Horns или Tankard (юный Чаплин их хорошо знал). Антрепренеры предпочитали Lambeth.
Южный Лондон был отделен от остальной части столицы, поэтому тут сформировалась особая атмосфера общности. Эта часть города была перенаселена, и женщины, а также дети много времени проводили на улицах рядом со своими жилищами. Они сидели на стульях у дверей или высовывались из окон, опираясь на подоконники. Их настоящим домом была улица, а не квартира: домохозяйки судачили друг с другом, дети играли. Одним из этих детей был Чарльз Чаплин. «Они мне родные, эти кокни, – писал он в 1933 году в журнальной статье. – Я один из них». Южный Лондон навсегда останется источником и средоточием его вдохновения.
Происхождение Чарльза Чаплина так и осталось загадкой. Не было найдено ни свидетельства о его рождении, ни записи о крещении. Однажды он специально приехал в Сомерсет-хаус[1], пытаясь отыскать документ о своем рождении, но там ничего не было. Он искал себя и тут, и там – везде, но нигде не находил. Он появился словно из ниоткуда. Не меньшая загадка и место его рождения. Сам Чаплин считал, что родился на Ист-лейн рядом с Уолворт-роуд. Эта узкая улица называлась Ист-стрит, но местные жители называли ее Ист-лейн. В воскресенье утром тут шумел оживленный рынок – толпились лоточники, торгующие овощами и фруктами, старьевщики и разъездные продавцы. Возможно, Чаплин появился на свет именно на Ист-лейн, а может, и нет. Тут есть еще один нюанс, намного более важный. Чаплин признавался, что не знает точно, кто его биологический отец. Тем не менее он был Чарльз Чаплин-младший. Когда родился Чарли, его мать Ханна (по сцене Лили Харлей) была замужем за Чарльзом Спенсером Чаплином-старшим. И все-таки Чарли говорил друзьям, в частности своему ассистенту Эдди Сазерленду: «Я не знаю, кто на самом деле был моим отцом…» Вполне возможно, что Чаплин был, как тогда выражались, дитя любви.
С личностью его матери вопросов нет. В середине апреля 1889 года в восемь часов вечера Ханна Чаплин родила мальчика. Соответствующее объявление появилось в театральной газете The Magnet. «15-го числа супруга мистера Чарльза Чаплина родила чудесного мальчика. Мать и сын чувствуют себя хорошо». The Magnet ошиблась на один день: чудесный мальчик родился 16 апреля.
Семья Ханны, Хиллы, была, как сказали бы сейчас, проблемной. Многие ее члены, жившие в окрестностях Ист-стрит, считались беспутными. Тяготы нищенского существования наложили на некоторых свой отпечаток, плюс по женской линии в семье передавалось безумие. Ханна взяла себе псевдоним Лили Харлей и в начале 1884 года вышла на подмостки в качестве певицы. Она добилась определенного успеха, но затем ее сценическая карьера пошла на спад.
Нет никаких сомнений, что мать Чарли познакомилась с мистером Чаплином, когда тот снимал комнату у семьи Хилл в Уолворте, на Брэндон-стрит. Ханне исполнилось 19 лет, и она была беременна. Как говорила сама Ханна, она тайно бежала в Южную Африку с богатым букмекером по имени Сидни Хоукс, но была вынуждена вернуться. Результатом этого бегства стал мальчик, которого тоже назвали Сидни. Как бы то ни было, в июне 1885 года Чарльз Чаплин женился на мисс Хилл и дал ее сыну свою фамилию. Второй сын Ханны тоже получил одинаковое с отцом имя.
Через год после рождения Чарли мистер Чаплин ушел от Ханны. Скорее всего, причиной была неверность жены. Он догадывался или подозревал, что ребенок не его. Впоследствии Чаплин признавался, что у его матери было много любовных интрижек. Кроме того, бедность и отчаяние вполне могли толкнуть ее на панель. В книге «Моя биография» (My Autobiography) Чаплин говорит: «Судить о морали нашей семьи по общепринятым нормам было бы так же неостроумно, как совать термометр в кипяток». В фильмах, которые он снимет, среди персонажей постоянно будут встречаться проститутки…
Это сложная и запутанная история, хотя и не такая уж необычная в рабочем районе, где мужья часто расставались с женами, а женщинам частенько приходилось торговать собой, чтобы прокормить детей. В то, что семейные узы оказались некрепкими, свой вклад внесло и пьянство. Чаплин-старший стал пить.
Первое официально задокументированное появление Чарльза Чаплина-старшего на сцене состоялось в 1887 году. Его изображение в цилиндре и фраке можно увидеть на обложке к нотам песни «Дружба, которую не разрушит время» (Pals Time Cannot Alter). Чаплин-старший с успехом исполнял такие песни, как «Да, парни?» (Eh, Boys?), «Церковные колокола» (As the Church Bells Chime) и «Все отлично!» (Oui! Tray Bong!). Он обладал приятным баритоном и непринужденно держался на сцене, изображал щеголя, прожигателя жизни, обходительные манеры которого соответствовали элегантным визитке, галстуку и головному убору. Говорили и о любви к благородным напиткам, в частности к шампанскому, но от алкоголизма это не спасло.
