Надежда Ожигина.
ЗМЕЁВ ДЕНЬ
Поутру косу русую промыли в пяти травяных отварах, расчесали пряди костяным гребнем. Лучины горели ярко, трепетно, выхватывали из полумрака бани тревожные переглядки подружек, заплаканные лица сестры и матери. Но ближе всех, в очерченном круге, отделившем меня от прочего мира, увивалась древняя бабка Беляна: сморщенными руками перебирала мне волосы, бормотала заговоры и плела, плела, хватая пальцами золочёные кольца с серебряного чеканного блюда – подношение жениха.
– Не плачьте, всё хорошо, родные! – шептала я матери и сестрице, но они мне не верили, роняли слёзы, провожая не в новую жизнь, а в безрадостный заупокойный мир.
– Ты плетись, коса девичья, – твердила ведунья, обвивая прядями кольца, складывая из них вместо ленты новый звенящий убор. – Тридцать два кольца обовьются вкруг чела белоснежного, женским волосом соединённые во славу Велеса, на утеху Змея, владыки подводного и подземного.
Кольца сплелись вкруг головы, соединились прядями – просто так не сорвёшь, не отцепишь. А заместо косы, отрады девичьей, собрала Беляна неправедный хвост, лишая меня оберега перед подземным царством.
– Отдай мне, девонька, обручье с руки, что подарил тебе суженый.
– Её суженый – Некрас! – не сдержалась сестра, ломая древнее таинство.
– Нет у девы иной судьбы, кроме как услужить богам, – зыркнула на неё Беляна. – Что начертано в грамоте берестяной, от рожденья дарованной Огнеславе, то и сбудется рез за резом, будь то жизнь простая крестьянская или жаркая любовь до смертушки.
Я улыбнулась её словам и протянула обручье – переплетенье серебряных нитей, украшенных калаигом. Ведунья ловко подхватила добычу и укрепила обручьем хвост.
– Тридцать третье кольцо, серебряное. Им обменяешься с женихом, когда скинет своё с хвоста. Скройся, дитятко, под покрывалом, никому не открой лица, не говори ни с кем до заката и запретных плодов не вкушай.
На серебряный поднос посыпались яблоки, моя пища и питье до самой ночи, самой жаркой, последней ночи под звенящей луной.
Покрывало заслонило меня от света, укрыло от причитаний родни, от рыданий и завываний сестрицы. Стало труднее дышать, но это ничего, можно вытерпеть. Ради медвяных глаз и кудрей цвета светлого золота.
«Уже скоро, – беззвучно шептала я, прикрывая губы ладонями. – Я приду, свет мой ясный, дождись меня…»
Будто бы год смотали на шустрое веретено, выдёргивая нить из кудели. Вспомнилась прошлая осень, солнечная, тёплая, такая прозрачная, точно сотканная из паутины. Клюква в болоте сияла, что лалы, ярко горела на солнце. Подосиновики алели среди белого мха, опята заманивали всё дальше в лес.
Тёплый был сентябрь да щедрый, баловал дарами нерадивых девиц. В лес мы трое сбежали за ягодой, чтоб добавить кислоты в заготовки капусты, которой нарубили уже до хруста. Да кто ж устоит пред такими грибами, что сами просятся в руки!
Сестра набрала два лукошка кислой вызревшей ягоды, а подруга её, Аглашка, хвасталась возком рыжих опят. Я же всё глядела в небесную синь и пыталась сдуть облака, будто пену с хмельного кваса.
– Лава! – смешливо позвала сестра. – Огнеслава, хватит мечтать! На вечёрках поворожим на парней, на осенний дым да родниковую воду. Стыдно возвращаться с пустой корзинкой!
– А что ей гадать-ворожить? – надула губы Аглашка. – С Некрасом повязана, Некрасу обещана. Ей ли искать лучшей доли? Что с грибами, что без – всё равно ему люба, на других и смотреть не хочет.
Коса у Аглаи пушистей моей, ресницы длинней и черней. Очи синие, что небеса, а приданого – короба по лавкам. Да только не взглянет на неё Некрас, хоть пой, хоть пляши, хоть улыбкой одаривай. Хоть привораживай на Воздвиженье.
Я кольнула, не скрывая насмешки:
– Коль без грибов так люба, что же станется с парнем, как добычу сыщу?
Подхватила кузов и кинулась в лес, на нехоженые тропы, непримятый мох.
Есть местечко в наших благих лесах, что боятся даже охотники. Ни сестре, ни Аглашке туда хода нет, а грибной пряный дух так и кружит голову, что ни шаг – наклоняешься за подарком. Скоро будет вам полный кузов грибов!
Я одна могу собирать дары в сердцевине Шуршащего леса.
– Лавушка, не ходи! Не направь стопу в высокие травы, не тревожь шуршащую чащу, не пытай девичью судьбу! – кричала вослед сестрица, повторяя слова ведуньи Беляны. – Худой нынче день для прогулок в лес!
Эхо ей было ответом. Беспокойное эхо да мой звонкий смех.
Так повелось с рождения, что не боялась я змей. Не чуралась, дружила с ними, норовила погладить тёплую кожу, струящуюся по камням. И змеи в ответ меня привечали, не шипели, не пытались напасть, легко пропускали в свои угодья.
Всяк получит лишь то, что отмеряно. Коли зла не несёшь, не вернётся в обратку. Если в сердце любовь, отплатят сполна. Ведь недаром пращуры завещали: как аукнется, так и откликнется.
Шуршащий лес на краю болота у подножия Чёрной горы с детских лет очаровывал красотой. Тем, кто не был ни разу в этом сказочном царстве, ни за что не понять его дивной волшбы. То не змеи шуршали, а тонкие листья, острые, как заточенный нож, падали, рассекая траву. То шептались друг с другом деревья, сплетались кронами, срастались сучками. Там, в разломах замшелых скал, высверкивали гнездилища яхонтов, где лазоревым, где багряным, а в тени лопухов над прозрачным ручьём сиреневым блеском манили вареники, что в заморских странах звались аметистами.
