…Они пришли ночью – чёрные, как демоны Нифльхейма, и столь же одержимые жаждой убийства. Их драккары вошли во фьорд, беззвучно вспоров его свинцовые, сонные воды, и с тихим шелестом, похожим на зловещее бормотание ночных призраков, уткнулись в покрытый галькой берег. Но ещё раньше, чем ладьи успели остановиться, прибывшие на них схватили тарчи – круглые щиты, висевшие вдоль бортов, – и попрыгали в воду. И предрассветную тишину разорвал боевой клич морских викингов, шедших на приступ Мёри.
Хирдманы1 конунга2 Вемунда были отважными людьми, но после его отъезда в Фирдир их было слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление. Нападавшие смели их единым порывом и ворвались в селение, сея смерть и разрушение. Прибрежные камни фьорда окрасились алым, и не только восход был тому виной.
…Сигрид, жена конунга, спавшая на втором этаже их скали3, открыла глаза и резко села, вслушиваясь в шум близкой битвы, похожий на грохот прибоя. Сердце её на миг застыло, а затем застучало так, что едва не пробило грудную клетку.
– Всеблагая Сюн4, смилуйся над нами, – побелевшими губами выдохнула она, хотя и знала, что это бесполезно. Боги никогда не вмешивались в дела людей, ведя свою, недоступную простым смертным игру, повлиять на которую было невозможно ни молитвами, ни проклятиями. Но и просто смиряться Сигрид не хотела; было, по крайней мере, одно, что она была в силах изменить. И, как была – простоволосая, в просторной ночной рубашке, – она бросилась туда, где находилось самое дорогое для неё существо.
– Гейр! – задыхаясь, выкрикнула она, ворвавшись в каморку сына. Мальчик, съёжившийся на постели из шкур, посмотрел на неё широко раскрытыми от страха глазами.
– Что происходит, мама? – спросил он, стараясь, чтобы голос его не дрожал.
– Некогда объяснять, – нетерпеливо тряхнула гривой соломенных волос Сигрид, опускаясь рядом с ним на колени. – Гейр, ты помнишь тот подкоп под частоколом, что прорыли наши собаки?
– Помню, мама.
– Сейчас мы поиграем с тобой в игру, – торопливо зашептала Сигрид, растянув губы в улыбке, больше похожей на оскал. – Ты выскочишь из дома, быстро-быстро добежишь до подкопа, пролезешь через него и спрячешься в шхерах. Понял?
– Понял, – кивнул Гейр, дрожа всем телом. – А что будешь делать ты?
– Я? Я останусь здесь, чтобы ты успел спрятаться, а потом пойду тебя искать. Ну, будь хорошим мальчиком, сделай это ради меня.
– Хорошо, мама. Я сделаю, только не плачь, пожалуйста.
Только сейчас Сигрид заметила, что её лицо мокро от слёз. Неловко утерев их рукавом рубахи, она притянула сына к себе и горячо его поцеловала.
– Вот и умница. А плакать я не буду. Обещаю.
Подхватив Гейра на руки, Сигрид испуганной птицей слетела в общую залу и устремилась к дверям. Но не успела. Скрежет мечей и крики умирающих, слышавшиеся уже совсем близко, внезапно стихли, и дверь содрогнулась от могучего удара. Сигрид едва хватило времени на то, чтобы спрятать сына под лестницей, когда дверь распахнулась, и в скали вошел, небрежно сжимая в руке окровавленный топор, огромный воин, облачённый в чёрную шкуру медведя, перехваченную широким поясом. Пламя занимающегося за его спиной пожара отразилось в золотых браслетах на его запястьях, весёлыми бликами расплескавшись по залу. Увидев перед собой застывшую женщину, викинг криво усмехнулся.
– Встречаешь победителя? Мудро, Сигрид.
– Рагнавальд?! – воскликнула та, не веря своим глазам. – Ты сошёл с ума! Вемунд скормит тебя воронам за это, когда вернётся.
– Вемунд? – переспросил викинг, захохотав во всё горло. – И не надейся на это. Я выследил его в Фирдире, в селении Наустдаль, где он пировал со своей дружиной, и сжёг в доме, как шелудивого пса.
Сигрид покачнулась, словно её ударили в самое сердце.
– За что, Рагнавальд? Ведь Вемунд называл тебя своим другом.
– Верно. Но Харальд больше платит: и за Вемунда… и за тебя. Так что скоро ты присоединишься к своему муженьку, Сигрид. Но сперва…
Рагнавальд криво ухмыльнулся и шагнул вперёд. Поняв, что её ждёт, Сигрид побледнела, как полотно, но не сдвинулась с места.
– Ну, что же ты? – спросил викинг, нависая над своей жертвой. – Плачь, Сигрид, моли о пощаде!
– Я обещала не плакать, – гордо вскинув голову и без страха смотря в глаза своего врага, заявила Сигрид. – А пощада… Тебе, мне кажется, она нужнее.
В её руке невесть откуда возник тонкий стилет – подарок мужа, привезённый им из похода на юг. Рагнавальд удивлённо вскинул брови.
– Ты хочешь убить меня этой игрушкой?
– Я бы перегрызла тебе горло зубами, если бы смогла, – прошипела Сигрид. – Но я знаю, что это не в моих силах. Зато я могу кое-что другое.
– И что же? – саркастически хмыкнул Рагнавальд.
– Не достаться тебе!
И, повернув кисть, она решительно вонзила стилет себе в грудь. Брезгливо пнув уже бездыханное тело, викинг плюнул и вышел из скали во двор.
– Поджигай! – приказал он своим людям и, не оглядываясь, зашагал к берегу, на гружённый ворованным добром драккар…
* * *
…Ингард открыл глаза, но ещё какое-то время оставался недвижим. Этот сон, пробудивший воспоминания двенадцатилетней давности, вывел его из равновесия, всколыхнув что-то в, казалось, навек загрубевшей душе.
Он и сам не знал, как ему удалось выбраться из охваченного пламенем скали. Таким – обожжённым, полузадохнувшимся от дыма, – его и нашёл Кьятви, двоюродный брат Сигрид. Состояние Гейра было столь ужасным, что Кьятви даже не был уверен, выживет ли он, и всё же отвёз племянника в Хардаланд, в свое поместье Утстейн, где отдал его на попечение старой ведуньи Астрид. Целый месяц Ингард прометался в горячке, находясь на грани между жизнью и смертью, и всё время Астрид не отходила от него, меняя лечебные компрессы и отпаивая травяными отварами. Она была упорна, эта женщина, посвятившая свою жизнь богине Эйр5 и заплатившая за свое умение врачевать огромную цену, ни разу не выйдя замуж. И Гейр благодаря её усилиям удержался на границе между Мидгардом6 и призрачным царством Хель7 и пошёл на поправку. Но, даже когда телесные его раны затянулись, душа его так и не вернулась к жизни, оставшись в Мёри, на пепелище родного дома. И хотя Кьятви относился к нему как к родному сыну, Ингард рос замкнутым, молчаливым ребёнком, в глазах которого всё время клубилась чёрная мгла, пугавшая окружающих и заставлявшая их постоянно быть настороже.
Однако за двенадцать лет, минувших со дня смерти его родителей, мгла постепенно покинула его взор, хотя и продолжала таиться в недосягаемой для посторонних глубине, готовая в любой момент вернуться обратно.
