Рыбка… Вообще-то это была здоровая рыбина, похожая на судака, и цвет у нее был не золотой, а какой-то ржавый. Рыболовный крючок впился ей в нижнюю челюсть, поэтому говорила она невнятно; вообще непонятно было, как она говорила, если по чесноку. Кирюша был тот еще рыбак, и такая добыча его больше испугала, нежели восхитила, а уж когда эта Рыбка (она типа представилась: «Золотая Рыбка. Так привычнее») заговорила, он с размаху сел на дно лодки, оттолкнув ее подальше. Тварюга попыталась перевалиться через борт, но безуспешно, а потом Кирюша услышал жестяной ее голос, и ему самому захотелось за борт и быстро-быстро к берегу. Но пришлось слушать.
Валечка тогда как раз ждала результатов экзаменов, и в планах у нее никакого Кирюши не было, а был город, пединститут, Москва и прочие глупости, как говорила Кирюшина бабушка. Мама морщилась, не глядя на Кирюшу, и шипела – оставь в покое, не видишь, не нравишься ты ей. А бабушка всегда поддерживала – надо, говорила, бороться за свою любовь, и переключала телик на очередной свой слезовыжимательный сериал. А потом бабка умерла в одну ночь от инсульта, как раз когда пришли результаты Валечкиных ЕГЭ. Кирюша горевал, бабку похоронили, благо – разгар сезона, все пляжи и какие ни есть халупы забиты отдыхающими, и денег хватило. А Валечка ходила и сияла – баллов хватало на дневной и на бюджет, пусть и в Ейском филиале СГУ. Валечкин отец хмуро подсчитывал хилые заработки и выходил в море чаще прежнего. А море было пусто в тот год.
У Кирюши два года назад не набралось и на рыбопромышленный техникум, да он и не рвался – рыба эта уже поперек горла была. Отслужил год, пришел домой злой, но веселый, и начал, что ж делать, в море ходить – сбывал немногочисленных пойманных бычков и хамсу в прибрежную кафешку в Семибалках.
…Рыбка человеческим своим жестяным голосом ругалась сначала, Кирюшу проклинала, потом помолчала чуть, и Кирюша тоже молчал, а лодка поскрипывала, и в жабрах у Рыбки пузырилась вода, окрашенная красным; а потом она спросила, чего ему надобно.
Кирюша все это время вспоминал, не выпил ли вчера около автобусной остановки, где ежевечерне тусили местные его друганы, лишнего (вроде только пиво было), или Слепень ему какую дурь впарил, но ведь Слепень давно не приходил, и Кирюша был чист, хоть в баночку писай и директору школы предъявляй (у которого уже власти над Кирюшей никакой нету). А потом наступила ясность в голове (чешуйчатая тварь видно постаралась), и Кирюша сказал, что ему надо Валечку. Только Валечка его не любит, мать говорит, да и сам он тоже. Чувствует.
Рыбка как-то странно крякнула, из жабр вылез особо крупный багровый пузырь, и Кирюша почему-то понял, что это она, господи боже, смеется.
Отметить надо, сказала Рыбка. Кирюша не понял, чего тут отмечать – сорок дней бабке не скоро еще, но Рыбка добавила скрипуче "валечку твою и тебя" (вот так, как будто с маленькой буквы); и вдруг выгнулась дугой и осклизлым своим хвостом начала лупить по борту, а ржавая чешуя полетела в воду и прямо Кирюше в лицо. Пометила, всё тебе будет, страшным голосом, будто гигантской вилкой прошлись по стеклу, взвизгнула Рыбка, и Кирюша, упершись локтями, уперся в Рыбкин бок резиновым сапогом и, поднатужившись, отправил тварь в синее море.
Это ж Пушкин. «Чего тебе надобно, старче?» и все такое…Жиза, растерянно думал Кирюша, берясь за весла. Я ж к ней, к этой рыбине, теперь еще два раза прийти должен, потому что мне будет всего мало. И паника затопила приливом, спина взмокла и зубы выбили дробь. Крюк-то у нее в челюсти остался… А если мстить будет?..
Дома у него поднялась температура, и мать трое суток сбивала ему жар анальгином. От ржавой чешуи на левой щеке остались четкие следы, словно кошка прошлась лапой. Ранки долго заживали, а после них остались шрамы – будто кто-то под кожей у Кирюши протянул три черные нити.
