Человек по имени Как-его-там
1
Мужчина, лежавший в аккуратно застеленной кровати, был мертв. Перед смертью он снял пиджак с галстуком и повесил их на стул, стоявший у двери. Затем расшнуровал туфли, поставил под стул и сунул ноги в черные кожаные шлепанцы. Потом выкурил три сигареты с фильтром и смял их в пепельнице на столике у кровати. После чего он улегся в кровать, на спину, и выстрелил себе в рот.
Выглядел покойник не слишком опрятно.
Его ближайшим соседом был ушедший на покой армейский капитан, которого ранили в бедро во время охоты на лосей год назад. Из-за этого несчастного случая капитан начал страдать бессонницей и часто ночами напролет раскладывал пасьянс. На сей раз, едва взяв колоду карт, отставной военный услышал выстрел за стеной и сразу же вызвал полицию.
Без двадцати четыре утра седьмого марта двое патрульных полицейских взломали дверь и вошли в квартиру, где уже тридцать две минуты в кровати лежал труп. Стражам порядка не понадобилось много времени, чтобы понять: мужчина почти наверняка совершил самоубийство. Прежде чем вернуться к своему автомобилю и сообщить по рации о смерти, полисмены осмотрели квартиру, хотя, в общем-то, это не входило в их обязанности. Спальня, гостиная, кухня, прихожая, ванная, встроенный платяной шкаф… Ни прощального письма, ни какой-либо записки нигде не обнаружилось. Лишь в блокноте, лежащем на телефонном столике в гостиной, были написаны два слова. Эти два слова составляли имя и фамилию. Имя и фамилию, которые патрульные прекрасно знали.
Мартин Бек.
Были именины у Оттилии[1].
Около одиннадцати часов утра Мартин Бек вышел из здания Южного управления полиции[2], пристроился в конец очереди в государственный винный магазин на Карусельплан и купил бутылку хереса. По пути к метро Бек купил также дюжину красных тюльпанов и коробку английского сырного печенья. Одно из шести имен его матери, данных ей при крещении, было Оттилия[3], и сын хотел поздравить ее с именинами.
Большое здание богадельни выглядело ветхим. Особые неудобства его ветхость создавала тем, кто вынужден был здесь работать. Мать Мартина Бека переехала сюда год назад, однако вовсе не потому, что не могла себя самостоятельно обслуживать. В свои семьдесят восемь лет она сохраняла неплохое самочувствие и даже подвижность. Просто женщина не хотела становиться обузой для единственного сына. Она подала заявку на место в доме престарелых, и, когда освободилась подходящая комната – другими словами, когда предыдущий жилец умер, – Оттилия продала большую часть своих вещей и поселилась тут. После смерти отца восемнадцать лет назад Мартин Бек оставался единственной опорой матери и периодически испытывал угрызения совести из-за того, что не может сам за ней присматривать. Однако в глубине души он был ей благодарен: ведь она сама все решила, даже не спросив у него совета.
Бек пересек маленькие мрачные гостиные, где никогда никто не сидел, прошел по полутемному коридору и постучал в комнату матери. Не дожидаясь ответа, он вошел внутрь. Его появление, очевидно, стало сюрпризом для старушки: она была немного глуховата и не услышала тихого стука в дверь. Увидев сына, женщина расцвела, отложила в сторону книгу и начала подниматься из кресла. Мартин Бек быстро приблизился к ней, поцеловал ее в щеку и мягко, но решительно усадил обратно.
– Ради бога, не волнуйся, – сказал он. Затем положил цветы ей на колени, а бутылку и коробку с печеньем поставил на стол. – Дорогая мамочка, поздравляю тебя.
Она развернула тюльпаны и сказала:
– Ах, какие чудесные цветы! И печенье! И вино! Или что это? Ах, херес. Как я тебе благодарна! – Она встала, несмотря на протесты Мартина Бека, подошла к буфету и взяла серебряную вазу, которую наполнила водой из-под крана. – Я еще не так стара и беспомощна, чтобы не ходить своими ногами, – заявила она. – А тебе как раз будет полезнее посидеть. Мы будем пить херес или кофе?
Сняв шляпу и пальто, он сел.
– Полагаюсь на твой выбор.
– В таком случае я сварю кофе. А хересом я угощу наших старушек и похвастаюсь, какой у меня замечательный сын. Такой напиток нужно расходовать экономно.
Мартин Бек молча наблюдал, как она включает электроплитку, отмеряет воду и кофе. Оттилия была маленькой и хрупкой, и каждый раз, когда сын навещал ее, ему казалось, что она становится все меньше и меньше.
– Тебе здесь не скучно, мама?
– Мне? Я никогда не скучаю.
Ответ прозвучал слишком быстро для того, чтобы быть правдивым. Мать поставила кофейник на плиту, а вазу с цветами – на стол.
– Не беспокойся обо мне, – сказала она. – У меня здесь очень много занятий. Я читаю, беседую с другими старушками и еще вяжу. Иногда выхожу в город. Просто ужасно, как его разрушают! Ты знаешь, что здание, в котором работал твой отец, снесли?
Мартин Бек кивнул. Отец имел небольшую транспортную фирму в округе Клара; теперь на ее месте возвышался торговый центр из стекла и бетона. Бек посмотрел на фотографию отца, стоящую на тумбочке у кровати. Снимок сделали в середине двадцатых годов, когда Мартину не исполнилось и семи лет, а его родитель был еще молодым мужчиной с ясными глазами, блестящими волосами, расчесанными на косой пробор, и упрямым подбородком. Говорили, что сын похож на отца. Сам Бек никакого сходства обнаружить не мог, но даже если оно и имелось, то ограничивалось лишь физическими чертами. Он помнил своего отца как открытого, веселого человека, который часто смеялся и шутил, и его все любили. Себя же Мартин мог назвать застенчивым и достаточно скучным субъектом. В то время, когда отец снялся на фото, он работал строителем, но через несколько лет начался кризис, и ему пришлось два года мыкаться без дела. Мартин Бек считал, что мать так и не смогла забыть об этих годах нищеты и тревоги, и, хотя потом все наладилось, она по-прежнему вечно беспокоилась о деньгах. Она до сих пор не могла заставить себя сделать покупку, если та действительно не была абсолютно необходимой. Одежда и мебель, взятые Оттилией сюда из дому, служили ей много-много лет.
Мартин Бек время от времени пытался давать матери деньги и предлагал заплатить за квартиру, однако гордая и упрямая старушка предпочитала сохранять независимость.
