Держать в руках настоящую бумажную книгу в наш стремительно оцифровывающийся век – роскошь и эстетство в лучшем смысле этих слов. Человек, который книги покупает в магазинах, а не скачивает, который перелистывает страницы, а не проматывает текст, который сожалеет, что заканчивается книга, а не батарейка, – настоящий уникум. Мне приятно, что вы – один из таких людей.
Книга, которую вы держите в руках, – настоящая, не только в физическом смысле, но и в метафизическом. Я поясню, что имею в виду. Ее содержимое пережило множество переизданий. Повести, которые вам предстоит прочесть, жили в разных книгах и литературных журналах. А до этого они были рукописями, которые рождались под стук механической пишущей машинки и правились от руки, шариковыми ручками…
Не спешите меня упрекать в том, что я ретроград (или «олдфаг», как нынче модно выражаться в Сети), я хочу лишь сравнить путь, который проходит от рождения до читателя современная книга и та, что была создана задолго до появления персональных компьютеров и прочих цифровых (крайне удобных!) штуковин.
Я сам литератор. Мой рабочий инструмент – компьютер. Мои произведения, выходя из-под моих пальцев, становятся файлами, которые я могу сохранять в бесконечных копиях на бесконечных флешках-обменниках-облаках и сразу же отсылать интересантам по электронной почте.
Я знаю, что любую ошибку легко исправить, легко переделать любой кусок текста. Я уверен, что я не потеряю свое произведение, уверен, что всегда отыщу в архиве любой файл из тех, что произвел на свет.
Но я помню и другие времена. Это были времена моего детства. Когда я слышал из-за закрытой двери кабинета отца телеграфный стук пишущей машинки (справедливо было бы называть ее «печатной», но как-то прижилось слово «пишущая»), а мама говорила: «Отец работает!»
Я уже тогда улавливал связь между «работать» и «зарабатывать деньги», и поэтому в те редкие моменты, когда я бывал допущен к отцовской пишущей машинке, я исследовал ее на тему того, откуда же здесь вылезают купюры? Или хотя бы сыплются монеты?
Не находил и быстро забывал об этом. Ведь мне разрешали «попечатать»! Разрешали вставить лист, крутануть ручку каретки, намотав бумагу на валик. Разрешали неумело и медленно печатать ничего не значащие сочетания букв, наблюдая, как с каждым ударом молоточка по бумаге подпрыгивает черная лента и на бумаге появляются бледноватые литеры, завораживающие своей ровностью и красотой. А когда каретка доезжала до края, раздавался «дзынь» и можно было, схватившись за хромированный рычаг, с механическим хрустом вернуть каретку назад и начать печатать снова. Большие и маленькие буквы. Цифры. Пробел. Литера «Щ» немного заедала и возвращалась на свое место в амфитеатре букв очень не спеша. Кнопка с двоеточием и цифрой 5 не черная, а зеленая, явно заимствованная от другой машинки…
Эту отцовскую пишущую машинку я помню столько же, сколько и себя. Ее звуки, ее запах, ее всегдашний холод железного корпуса.
Именно на этой машинке были написаны повести, которые напечатаны в этой книге.
Чувствуете разницу? «Написаны повести» и «напечатаны в книге»…
После длительного лязганья машинки в кабинете отца воцарялась тишина. Шла правка текста. Отец много правил на полях, рисовал какие-то понятные только ему знаки, линии, вписывал понятным только ему почерком дополнения. Лист, прошедший правку, «оживал», становился пестрым, неаккуратным, но источал необъяснимую жизнь, которой было куда меньше в ровненько запечатанной бумажке без правок.
Эти листы складывались в папку. Большая картонная папка с веревочками, распластавшаяся на столе, как Мать содержала в своих объятиях бумажных, перепачканных чернилами детей.
Вечерами отец всегда читал нам то, что им было написано за день. Я слушал, многого не понимал, перебивал, но уже тогда чувствовал себя причастным к некоей Магии: вот я слушаю книгу, которой еще нет, которая еще не дописана до конца. Ее еще никто не читал, никто не знает, о чем она, а я уже знаю!
И потом, видя эту книгу изданной, я снова ловил в себе отголоски того таинственного ощущения первопроходца книги.
Но это случалось много позже. Сначала отец, закончив очередную книгу, снова неоднократно перебирал листы в папке, правил, правил, правил. Иногда перепечатывал по нескольку листов, когда от чернильной писанины уже становилось невозможно прочитать печатный текст.
Затем папка завязывалась веревочками, и вся эта неопрятная, пестрая, живая семья листов под названием «рукопись» относилась в Издательство. Откуда много месяцев спустя привозились тугие пачки с новенькими книгами. На пачках присутствовал ярлык «Сигнальный экземпляр». На мой вопрос: «Кто кому сигналит этими экземплярами?» – отец отвечал, что «сигнальными» называются самые первые, пробные экземпляры книг, которые, как правило, достаются самому автору.
Эти «экземпляры» щедро раздаривались направо и налево – друзьям, соседям, «нужным» людям, заведующим секцией в магазинах с дефицитом, сотрудникам ГАИ, остановившим за нарушение, учителям в моей школе… И на каждом таком подарке имелась некая очень личная, неформальная подпись отца, содержавшая в себе какой-то остроумный афоризм или тонкое пожелание будущему обладателю книги.
Теперь вы, надеюсь, понимаете, сколько разнообразных смыслов я вкладываю в понятие «рождение книги».
Повести, которые вы прочтете, лично для меня немало значат не только потому, что я присутствовал при появлении на свет многих из них. Но и потому, что они многому меня научили.
Они научили меня Читать. Обучили меня как читателя, как человека, который понимает, как устроена литература, который видит в ней красоту композиции, элегантность слога, легкость подачи.
Они научили меня Писать. Как писателя. Я учился на отцовских книгах тому, как изящно можно обходиться со Словом, как можно с ним играть, уважительно подшучивая над канонами, как отыскивать нужное среди множества неподходящих Слов.
Они научили меня Думать, как думают литераторы, вечные неленивые наблюдатели за жизнью, коллекционирующие жизненный опыт для последующего алхимического рождения своих собственных миров.
Надеюсь, они научат чему-то и вас. В них есть много такого, чего нет не только в сегодняшней литературе, но и в сегодняшней жизни. Эти повести, помимо чисто эстетического компонента, содержат в себе отрывки летописи тех времен, в которые и о которых были написаны.
А времена были интересные. 80-90-е годы прошлого века. Кто-то в это время жил, кто-то только родился, кто-то про эти периоды лишь слыхал. Равнодушным эта эпоха не оставляет никого. Поэтому, читая эти повести впервые, отнеситесь к ним как к рассказам очевидца, в чьей памяти «застряли» пускай не главные, но очень важные приметы времени.
