Ночной воздух пустыни тут и там пронзают тонкие нити света, разгоняя тьму своим по дерзкому ярким для мира вечной тьмы, свечением. Железные рыцари-машины схватились друг с другом в безумной схватке и глядя на них со стороны невозможно понять кто за кого – не было ни флагов, ни нашивок, ни каких-либо иных отличительных знаков. Как не было слов, криков или стонов. Только звук разящего друг друга металла. Рыцари, под латами которых нет ничего кроме цельнометаллических скелетов и ни грамма плоти и крови. У иных из них не было и доспехов. Подобно восставшим мертвецам, они сражались с точно такими же скелетами и скелетами в доспехах, – рыцарями. С восставшими мертвецами эти машины кроме внешней схожести объединяло еще кое-что: они и правда восстали, восстали против воли прежнего хозяина, частично утратившего над ними контроль. Среди этой мелюзги вели бой и наступали железные солдаты куда крупнее. Такие, что язык не поворачивался назвать их солдатами, скорее ходячими горами. Иные могли сойти за подвижные башни или даже замки, другие за огромные, ожившие каркасы так и не построенных зданий. Массивные мобильные заводы на гусеницах длиной в пару километров нещадно давили землю, оставляя за собой впадины похожие на пересохшие реки. Стальные пауки, скорпионы и иные машины, использовали преимущество строения тела насекомых, по образу и подобию которых были созданы: перебирали обшитой броней ногами-колоннами и ведя массированный огонь из орудий корпуса высоко поднятого от земли. Для таких исполинов, копошащаяся на земле пехота была сродни муравьям. Ночная пустыня обернулась полем активных боевых действий, со всем великолепием демонстрируя разнообразие и боевые способности заполонившей ее роботехники. Последняя поражала своими габаритами и внешним видом: сбитый, угловатый дизайн корпусов, мощные колесные и гусеничные шасси на рычажной подвеске. Никаких ненужных элементов: ни окон, ни фар, ни мест под пилотов, ни каких-либо элементов украшения или опознавательных знаков, – только строгий, безжалостный в своей практичности и функциональности дизайн. Сложно было представить более совершенные машины войны.
За авангардом монументальных крейсеров, броневиков и иных судов, тянулись колонны техники на грави-дисках. С зализанными формами, стремительные и смертоносные они скользили над песчаной поверхностью точно ночные хищники. Танки на грави-дисках беззвучно плыли над сухой землей, шумело лишь их оружие – росчеркам ракетных залпов вторили очереди многоствольных пушек. Все это буйство рвало пустыню на части, как и уши тех, кто имел несчастье там оказаться. Вооруженные огнестрельным и частично энергетическим оружием, эти разнообразные машины уничтожали друг друга на первый взгляд без какой-либо логики. Некоторые прекращали бой без всякой на той видимой причины и вставали на сторону тех, кто уничтожал их мгновение назад, обращаясь против союзников. Битва шла не только на земле, но также под землей и даже в воздухе. Подземные черви-буры врезались друг в друга, расчленяя и разбивая вдребезги и себя и противника, попутно опрокидывая наземную технику. Рассыпавшийся птичий клин истребителей хаотично кружил в черной бездне неба, покусывая друг друга пулеметными очередями и ракетами, точно змея, хватающая себя за собственный хвост. Разделяющиеся боеголовки авиабомб стремились к цели и тогда на лице пустыни возникали новые воронки, что сопровождалось резкими взрывами, выпускающими в небо фонтан песка. Гремело на земле и в небе и последнее рыдало железным дождем осколков, а тьму разгоняли непрекращающиеся взрывы и вспышки. Посреди всего этого буйства, по неприветливым скалистым ухабам на своей предельной скорости несется монстр-трак, с типичными для таких машин, очень большими колесами, подвеской с большим ходом и крайне мощным двигателем. Безумный в своем внутреннем укладе и мрачный своим обликом мир, в котором никогда не было дорог, бросал под колеса машины испытания в виде крутых холмов, впадин, камней и песчаных дюн. Однако, «Звездочка» преодолевала их все, то и дело подпрыгивая. Четыре метра в ширину и столько же в высоту, шесть тонн снаряженный массы, до четырехсот килограмм массы одного колеса диаметром в сто-семьдесят сантиметров и двигатель, мощный как сердца дракона. Все это – Звездочка, матово-черный монстр-трак, покрытый хромированным изображением звезд и цветочков, отражающих в себе отблеск взрывов и выстрелов. В грузовике этой грубой, напористой машины сидели шестеро пассажиров и еще один в кузове.
Воспоминания плавали как щепки в воде – сломанные, острые и разрозненные, но не желающие тонуть в туманном озере беспамятства. Пока он еще помнил, как его зовут, пока проклятая болезнь еще не превратила его в юродивого, неспособного отличить галлюцинацию от реальности и пока это не произошло, он будет идти к цели. Его имя Готфрид, да-а, вот его он еще помнит… пока помнит, а вот фамилию уже без подсказки не назовет. Когда-то Готфрида называли человеком во всем ищущего потехи, он слыл типичным гулякой каких тысячи. Сейчас же он стал человеком во всем дошедшим до края. Человеком в чьем единственном глазу тлел уголь безумия и болезни, прогрызающей его мозг как червь прогрызает яблоко. Периодическая потеря кратковременной и долговременной памяти, а также болезненные галлюцинации были лишь вершиной айсберга. Куда большие неудобства причиняли повторяющиеся, непроизвольные падения и обмороки. Готфрид знал, что его путешествие прикончит его, но он никогда бы не подумал, что это будет столь неспешно и коварно. Штука была в том, что его смерть была внутри него самого, а не извне. У Готфрида не осталось ничего кроме одной единственной цели – встречи с Богами. Увы, никто иной как считал рыцарь его требования выполнить не мог. Надо сказать, что обращаться к Богам и требовать что-то, для людей всегда было делом обычным. Тут Готфрид не отличался от прочих за одним единственным моментом, кардинально меняющим суть сего деликатного дела. Он не собирался возносить руки к небесам и просить всевышних о чем-то, о нет! Готфрид хотел озвучить свои требования наступив Богам на горло и желательно так, чтобы позади него был эффектный фон их пылающей обители. Да, вот так, вот так он считал выйдет толк от диалога с Богами и никак иначе. Дело в том, что Готфрид всегда слыл прагматичном реалистом, в этом ему не откажешь. Однако сейчас это качество сыграло против него, ведь оно даже не нашептывало ему на ухо, нет, оно, грубо хватая его за волосы, истерично вопило ему о том, что он никогда не достигнет своей цели. Готфрид и сам это понимал, но все же с безжалостным упрямством продолжал идти вперед, потому что ничего другого у него попросту не осталось. Ему некуда и самое главное, не к кому возвращаться, кроме как к своей цели. Ложе его мыслей делили меж собой прогрессирующая болезнь и цель. Последняя была столь рьяной, что практически вытолкнула болезнь. Эта цель требовала все, или ничего. Все дни, все часы и минуты – все то немногое время, что осталось у Готфрида. Она слилась с его жизнью и теперь он не отличал их. Впрочем, конкретно сейчас Готфрид все еще пытался привести мысли в порядок и понять, кто эти двое незнакомцев, что спасли жизнь ему и его соратникам? Быть может очередная галлюцинация, порождение болезни, облюбовавшей его мозг? А может он просто уже забыл их, и незнакомцы его давние друзья? Нет, последнее исключено, он помнил, как встретил их. Готфрид всегда знал, что поход на юг Затмения будет непростым, но чтобы вот так вот… когда весь мир горит у тебя на глазах, а среди пламени точно призраки, снуют железные исполины причудливых форм. Нет, определенно, к этому он не был готов, как в общем то и всегда. В мире тьмы, мире Затмения можно быть готовым лишь к одному – незнанию, что ждет за очередным поворотом.
