Эта книга сопротивлялась тому, чтобы быть изданной при жизни автора. Мы с Ваней начинали готовить её вместе. Я составляла, отбирала стихи, редактировала, а Ваня соглашался или не соглашался с моими решениями. Он чувствовал, что не успеет выпустить её сам, говорил, что книга будет посмертной, но к таким словам начинаешь всерьёз прислушиваться, когда уже ничего нельзя изменить. Сейчас многие стихи читаются совсем по-другому. Как будто Ваня своей судьбой подтвердил их подлинность. Оставил нам послание, полный смысл которого проявляется лишь спустя время. Настоящая поэзия на грани визионерского опыта – это готовность жизнью ответить за каждую строчку в обмен на доступ к секретному знанию, универсальному паролю, открывающему двери в сокровищницы бытия. Как у Башлачёва: «Поэты идут до конца, и не смейте кричать им «не надо!»» От прикосновения к вечности до ухода в вечность – один шаг.
Иван Масалов был настоящим поэтом. Слишком свободный, чтобы признавать какие-то законы, кроме вечного, слишком иррациональный, чтобы найти себе место в лицемерном, зацикленном на потреблении социуме. Скромная ниша, которая отводится для поэта в современном обществе, была ему тесна. Поэтические вечера, литературные салоны, семинары в Литинституте – он принадлежал этому миру и в то же время не принадлежал. Два раза поступал и поступил в Литературный институт, был одним из лучших студентов на семинаре Инны Ивановны Ростовцевой, но так и не закончил. Много выступал, неоднократно побеждал на литературных баттлах и шоу («Чистилище», «Критикомания», «Пиит», «Салон Изящных Искусств»), но назвать Ваню салонным поэтом – всё равно что сделать из дворового кота-хулигана воспитанного домашнего котёнка (метафора из стихотворения «Красным по белому»). Кто вообще придумал, что стихи можно читать только в специально отведённых для этого местах? Ваня читал их всюду – в метро, на улицах незнакомым людям, друзьям, однокурсникам и случайным знакомым. При этом никогда не заискивал перед слушателем. Он здоровался со всеми маргиналами на районе, не признавал социальных границ и любил всех людей как братьев и сестёр. И в этом не было позы, он нуждался в собеседниках, а поэзия была для него естественной формой общения. Он мог часами читать стихи по междугородней связи с перерывами на пополнение баланса и запаса сигарет или на трое суток запереться в комнате и писать стихи нон стоп, устроив настоящую атаку на безоружных пользователей интернета. Роскошь, которую не могут себе позволить обычные люди, даже если у них всё есть.
Стихи Масалова насквозь пронизаны метафизикой. О чём бы он ни писал, сквозь привычные очертания предметов проступает отчётливый узор инобытия. Реальность – всего лишь зеркало, в котором отражается другой мир – полный света, любви и свободы. И своим истинным домом поэт ощущает не этот, а тот мир. Поэтому так много стихов о смерти, так часто встречаются эсхатологические мотивы. Лирический герой завороженно смотрит на конец света – и видит не грозную картину разрушения, а величественный праздник возвращения уставших душ к небесному Творцу. Ваня находит слова для того, чему нет названия, связывая параллельные миры с помощью точных и понятных читателю мыслеобразов.
Молча, впотьмах приближается вечность.
Брезжит первый рассвет.
Мой Ягуар приближается к речке,
Пьёт. А вокруг уже нет
Мира, которому принадлежали
Авторские права,
Только звенят золотые скрижали
И вырастает трава.
(«Доброго неба, светлые люди!»)
Трансцендентный опыт невозможно задокументировать, поэтому он больше всего подвержен профанациям. Но чуткий читатель всегда отличит настоящее переживание от подделки. Главный маркер подлинности – это индивидуальность языка. Можно умело вплетать в текст цитаты из священных книг, присваивая себе чужой опыт, но такие заимствования останутся мёртвыми и не смогут вызвать безошибочного чувства иноприсутствия. У Вани всё по-настоящему, его опыт – глубоко личный, переданный собственными словами, а потому в их правдивости не возникает сомнения. Вот как заканчивается моё любимое стихотворение в этой книге:
Праведно. Неправедно. Не согреться свечками
И не сжечь инаковость сказочным вином.
Мы с тобой пустились в пляс нами-человечками,
Позабыв про радуги за своим окном.
И дрожит в груди змея, корчится от страха,
Выдаёт себя за нас, за твоё – моё.
Солнышко, коснись лучом нашей глины-праха,
Чтобы мы свободными вышли из неё.
(«Освобождение»)
Это не про человека даже, это про бытие души, которая мечется, зажатая в рамках телесности, и ищет выхода на свободу. «У тебя нет души. Ты – душа. У тебя есть тело» – эти слова Клайва С. Льюиза Ваня часто любил цитировать. В любовной лирике Масалов неисправимый идеалист. Здесь присутствует та же двойственность. Земная хищническая любовь неизбежно обращается грехопадением, как в стихотворениях «Змеиная свадьба» или «Спектр и Спектрисса». Реальность приоткрывает свою инфернальную сторону, и ворота в рай моментально захлопываются. Но большинство стихов – совсем о другой любви, которая находится в метафизической плоскости и происходит между душами. Она уничтожает телесный мир и даёт право войти в рай без пропуска. Даже героиня в этих стихах абстрактна – это собирательный образ, архетип, как Вечная Женственность у Гёте. На земле она может воплощаться в разных женщинах, но там, на небе – она одна:
Но в ком же остановится она
И для любви придумает причину,
Усядется со мною у окна,
Сорвёт с меня телесную личину?
И мир окончится, и тени пропадут,
Мы выйдем из окон на наших крыльях,
Я в небо с нею рядышком пойду,
И нас посыпет ангельскою пылью.
(«Райская Дева»)
В поэтике Масалова чувствуется влияние русской литературной традиции – если прислушаться, можно заметить отголоски Лермонтова, Мандельштама, Маяковского, а также более современных поэтов, например, Башлачёва. Он прекрасно себя чувствует в канве традиционного стихосложения и не пытается ломать форму. В то же время его поэзия очень современна по своему посылу и подаче. Длинная строка, уходящая в край страницы, обилие внутренних рифм, органичное сочетание высокого пафоса и здоровой самоиронии, смелость, с которой он соединяет образы и метафоры, всего несколькими штрихами создавая объёмную картину 3D. Не выходя за рамки силлабо-тоники, Ваня обращается с языком свободно и непринуждённо.
Мчится охота – звёздные цепи, ядра Ирана в товарном прицепе.
Белка колотит привязанных к креслам – не долечили? Вам что, в мире тесно?
Правда на правду залезла в вагоне, чёрная подпись на каждом законе,
