Моя жизнь в школьные годы была похожа на черно-белое кино, нет, скорее на черный квадрат. Все, что я чувствовала и о чем думала, все было черного цвета. Все, что со мной происходило, тоже было окрашено черным.
Я выросла в неполной семье. Меня воспитывала одна мать, ну как воспитывала, пыталась. Сколько я себя помню, она все время была где-то там, говорила, что на работе. Детство мое проходило в круглосуточных садах и интернатах. А мать все работала и работала. Конечно, у нас потом появилось какое никакое жилье, объедками не питались, но зато в нашей семье воцарилось полное непонимание. Я не понимала, зачем мать вдруг стала интересоваться моей жизнью, а она не понимала, почему я не удовлетворяю ее интерес и не доверяю ей.
Все детство я тянулась к ней, нуждалась в ее общении, в ее ласке и добром слове, но не получала ничего. За 14 лет такой жизни я научилась жить одна, подавлять свои желания и засовывать их далеко и глубоко.
Я стала волчицей одиночкой, которой никто уже не был нужен. Конечно, я училась в школе, и мне приходилось жить среди людей. Но общество меня сильно угнетало. Я устала от сверстников еще в интернате. Там я жадно мечтала об отдельной комнатке, пусть даже это была бы крохотная коморка, но чтобы рядом никого не было. Вместо этого я все детство провела в большой спальне, где было много кроватей, на каждой из которых жил малолетний сопляк. И вот в 14 лет у меня появилась отдельная комната, где я наконец-то могла предаться своим мыслям и мечтам.
Я часто мечтала о какой-нибудь глобальной катастрофе, после которой выжила бы только я, а остальные сгинули бы навечно. Но я понимала, что это была только мечта, осуществить которую я не в силах. Единственное, что я могла, так это игнорировать всех, отталкивать от себя, избегать общения. На деле это оказалось не так уж и трудно сделать. Иногда достаточно было злобного взгляда и мрачного вида, и к тебе никто не обратиться и не подойдет. Если этого оказывалось недостаточно, то грубое слово срабатывало всегда.
– Дочка, как дела? – спросила мать и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
– Я тебе купила джинсы, кофточки разные. Ты в магазин со мной не хочешь идти, ну я сама решила. Если что по размеру не подойдет, я могу сходить поменять, – каким-то заискивающе-осторожным голосом залепетала мать.
– Не надо мне ничего. У меня все есть, – раздраженно сказала я.
– Доча. Ну, у тебя все какое-то черное. А я тебе яркое разноцветное купила. И вот еще, я хотела с тобой насчет косметики поговорить. Я, конечно, не самая стильная женщина, но толк в косметике знаю, – начала было говорить мать, все глубже пробираясь ко мне в комнату. Тут я поняла, что ее нужно было поскорее выпроваживать, пока она опять со своими журналами ко мне не пристала.
– И косметика у меня есть. Я хочу побыть одна, – почти криком сказала я и стала отворачиваться от матери.
– Да, ты всегда одна. Хоть бы подружку какую-нибудь привела, Катя, – продолжала мать.
– Уходи. Или мне выйти? – категорично бросила я матери. Она остановилась и через минуту промямлила:
– Ну, зачем ты так? Я же стараюсь.
– Не хочешь ссоры, уходи, – снова сказала я, как отрезала.
Мать вышла. На кровати остались лежать вещи.
«Она меня никогда не понимала, не понимает и сейчас. Мне нравится черная одежда, черные волосы, глаза и даже губы. Это мой выбор и менять его я не собираюсь. А эти попугайские вещи пусть носят другие», – возмущалась моя душа. Я небрежно бросила цветные обновки в шкаф.
Утром я, как обычно, страдала от необходимости идти в школу. Не то чтобы я не любила учиться, нет. Да и школьная программа давалась мне достаточно легко. Просто ужасно не хотелось видеться со своими одноклассниками. Я как-то просила класснуху, чтобы она перевела меня на индивидуальное обучение. Но моего желания для этого оказалось недостаточным. Нужно было быть больным или дебилом, чтобы учиться на индивидуалке.
Я привыкла к тому, что мои желания не исполнялись. Я даже смирилась с этим и тихо страдала в одиночестве. Как ни странно я осознавала все свои страдания и принимала их. Я жила с ними и относилась к ним, как к части своей жизни. Можно сказать, моя индивидуальность, непохожесть на других заключалась в бесконечном страдании. Все это стало выражаться в моей одежде, моем макияже и вечно скорбном выражении лица.
Утром, надев черные штаны и водолазку, сверху все это прикрыв черной накидкой, еще набросав на лицо привычный макияж, состоящий из черных теней на глазах и черной помады на губах, я выдвигалась в школу. Я всегда немного опаздывала, потому что любила ходить по пустым коридорам школы. Учителя отчаялись воспитывать во мне пунктуальность, быстро поняли бесполезность своих замечаний, насмешек и упреков. Между мной и педагогическим коллективом сложился негласный компромисс. Когда я заходила в класс, они не обращали на меня внимания и, как ни в чем не бывало, продолжали делать свою работу. Одноклассники большей частью меня сторонились, что меня вполне устраивало. Но в восьмом классе появилась какая-то Даша из параллельного класса, которая начала меня доставать.
Каждый раз, когда мы сталкивались в коридоре, неминуемо возникала словесная перебранка. Обычно, Дашка была окружена какими-то вертихвостками, которые бесконечно хихикали, чтобы она там ни сказала.
В один раз наша встреча имела особенно острый характер.
– О, это ты. А я думала смерть к нам пришла, – услышала я, когда Дашка поравнялась со мной в коридоре.
– Смотри, как бы за тобой смерть не пришла, – ответила я каким-то шипящим голосом. Я всегда неосознанно быстро реагировала на разного рода оскорбления. В такие минуты эмоции молниеносно охватывали меня всю без остатка. От злости тело начинало трясти, а голос становился глухим и хриплым.
– О, ты, смотри, это чучело еще и разговаривать умеет, – с язвительной улыбкой на лице заявила Дашка. Окружающие ее вертихвостки, как и полагалось шестеркам, тут же бросились ублажать свою хозяйку язвительным смехом.
– А по морде от чучела получить не хочешь, пустозвонка? – хрипела я, глядя ей в глаза. Когда я во власти злости, меня ничто не может удержать, и я бесстрашно бросаюсь на врага. Даже если враг был не один. Иногда в такие минуты мне становилось, немного жаль, что я такая одна, что не было рядом единомышленников, таких же злых и несчастных. К величайшему моему сожалению все вокруг чему-то радовались и не знали, что такое истинное страдание.
– Сегодня после школы на стадионе покажешь, что ты есть, – сказала Дашка.
– Буду с нетерпением ждать, – прохрипела я.
