Волк бежал по заячьему следу, утопая по колени в искристом, свежевыпавшем снеге. Вокруг молчаливо стояли огромные ели, одетые в белые пушистые шубы. Заяц, почуяв погоню, начал петлять между деревьев, но могучий зверь уверенно и неотвратимо нагонял его. И вот наконец, он увидел впереди серый комочек, несущейся через широкую холмистую поляну. Глубокий снег затруднял его бег, и тогда волк, грозно рыкнув, большими прыжками помчался за легкой добычей. Заяц с жалобным писком заметался среди редких молоденьких сосенок, понимая, что ему не скрыться.
И тут из глубины леса донеслось голосистое пение охотничьего рожка. Волк сразу же остановился и, повернув голову, начал принюхиваться. Первым его порывом было убраться подальше от людей, схорониться в Тёмном урочище. Но вскоре он уловил знакомый запах, и шерсть на его загривке поднялась дыбом.
Он наклонил мохнатую голову и тихо зарычал, обнажая острые клыки. А затем, забыв о зайце, торопливо затрусил в сторону дороги, ведущую через лес к деревне.
… К вечеру егеря собрались на опушке. Боярин Прозоровский слез с коня и, отряхнув с полушубка снег, направился к темной туше, лежавшей на подстилке из еловых веток. Это был молодой олень-трехлеток, убитый самим боярином из ружья в лощине возле болота.
Главный егерь Прошка низко поклонился боярину, а затем с угодливой ухмылкой промолвил:
– Хорош был выстрел, батюшка Петр Иванович! С одной пули – и наповал.
Боярин метнул на него грозный взгляд из-под мохнатых бровей.
– А где Алексашка, мой крестник? Куда он пропал, собачий сын?
Егеря мрачно переглянулись, а затем Прошка вздохнул и, подойдя к стоявшей неподалеку телеги, откинул в сторону край лосиной шкуры. Здоровенный, двухметрового роста Алексашка лежал ничком и не шевелился. Шея его была окровавлена.
– Опять волк? – тихо выдохнул Прозоровский.
– Твоя правда, батюшка. Пока мы оленя гнали через березняк, эта тварь мохнатая сидела в засаде, под елью. Тоже охотилась – да только не за оленем, за нами… Попомни мое слово, боярин – не успокоится этот душегуб, пока всех нас не перережет своими клычищами! Надобно бы его…
Прозоровский хмуро посмотрел на Прошку. Тот сразу замолчал, и снова отвесил поклон, еще ниже прежнего.
– Поучи меня еще, холоп!.. А с этим дьявольским оборотнем мы нынче посчитаемся, – процедил сквозь зубы боярин. – Все по коням! Будем ночь напролет по лесу рыскать, но этого зверя найдем и прикончим. Хватит, поизмывался Васька Бешенный надо мною, порезал вволю моих людишек. Теперь я шутить начну!
И Прозоровский вновь вскочил на коня и, пришпорив его, погнал назад, в сторону темного леса.
Егерь Прошка проводил его тоскливым взглядом.
– Как бы волчище нас того, сам не прикончил… – прошептал он. – Седьмого барского слугу прирезал, скоро и до нас, сирых да убогих, доберется. Неужто, и на самом деле разбойник Васька Бешенный оборотнем стал?.. Эй вы, дурачье, чего стоите! Слышали приказ боярина, или как? Поиграли с олененком, потешились, и будя. Теперь пойдет у нас охота на оборотня!
Наконец-то настало лето! Позади остался дождливый, тоскливый апрель, когда все вокруг – и леса, и поля и даже сады казались окрашенными одним и тем же тоскливым серым цветом. Прошел и холодный, нудный май, не подаривший истосковавшимся по теплу людям ни одного погожего денька. Но в первый же день июня неожиданно распогодилось.
Лёнька Кротицын проснулся от того, что кто кто чесал его нос. Потянувшись, он сладко зевнул и махнул рукой:
– Мам, не надо! Дай поспать человеку!
Но никто не отозвался. Лёнька открыл глаза, и увидел, что на носу сидит большая муха и деловито чистит лапки. «Ого, мухи проснулись!» – подумал мальчик и, вскочив с кровати, подбежал к окну и отдернул плотную штору. И сразу сощурился. На небе впервые за много дней не было ни облачка. Солнце уже поднялось над кронами садовых деревьев, и теперь било прямыми розовыми лучами прямо в окно.
«А жизнь-то, кажется, налаживается! – с радостью подумал Лёнька. – Сегодня первое июня – ур-р-ра, наконец-то лето пришло!»
Размахивая руками и припрыгивая, он побежал на кухню, но там никого не оказалось, кроме кота. Родители, конечно, уже уехали. Вчера пришла телеграмма из Тулы, в которой говорилось о том, что умерла дальняя родственница отца. Похороны должны были состояться сегодня днем, вот родители и собрались поехать в Тулу на самом раннем утреннем поезде, чтобы поспеть к этой печальной церемонии. И даже не оставили как обычно записку с перечнем дел, которых ему, Лёньке, следовало бы сделать в саду и огороде. Наверное, пожалели – ведь у человека каникулы только начались. А это значило, что в его распоряжении целый чудесный день! Да что там день – целых три месяца лета!
Наскоро позавтракав оладьями и горячим какао, Лёнька надел шорты, кроссовки и свою любимую футболку с изображением Михаэля Шумахера, гонщика «Формулы 1», и выбежал во двор.
Дом Кротицыных располагался на высоком, обрывистом берегу Москва-реки. За голубой лентой реки расстилался широкий заливной луг, а за ним лежала гряда холмов, на которых располагалось село Знаменки. За последние годы оно густо обросло словно боровиками большими красивыми коттеджами. В самом центре Знаменок, на высоком холме, горделиво возвышалась недавно отреставрированная церковь. Ее крест, казалось, касался брюха одинокого пушистого облака, похожего на расшалившегося щенка.
Первым делом Лёнька подбежал к калитке и, отрыв ее, вышел на край высоченного, метров в двадцать высотой обрыва. Увы, на реке еще было пустынно. После долгих холодов, конечно же, вода была слишком холодной, так что начало купального сезона откладывалось на неопределенное время. Да и рыбаков не было видно – наверное, из-за резкой перемены погоды рыба перестала клевать.
Разочарованно вздохнув, Лёнька вернулся в сад. Поразмыслив, он открыл скрипучую дверь сарая и, поднявшись по узкой лестнице, оказался в маленькой пристройке, стоявшей прямо на крыше. Когда-то она была голубятней – отец Лёньки, Андрей Данилович, в молодые годы был завзятым голубятником. Потом, вернувшись из армии, он женился и забросил свое увлечение. И год назад Лёнька уговорил отца снять проржавевшую сетку и заменить ее на дощатые стены с двумя небольшими окнами.
Так мальчик стал обладателем собственной комнатки на крыше сарая, которую он называл не иначе как «старая башня». Из одного ее окна открывался фантастический вид на Москва-реку и Знаменки, а из другого в хорошую погоду без всякого бинокля можно было разглядеть одно из московских высотных зданий и даже колокольню Ивана Великого.
Понятно, что «старая башня» была предметом острой зависти всех лёнькиных знакомых ребят. Да разве только она! Было у него и другое сокровище – собственная библиотека. Хотя и довольно-таки странная…
