Солнце грело, точно летом. Только деревья стали пестрыми – к их зелени примешались желтые и красные листья.
Как в летний день, человек в фартуке, шаг за шагом передвигаясь по дорожке бульвара, подтягивал за собой тугой черный шланг. Из шланга с шумом вырывалась вода, играя в лучах разноцветными брызгами, и над струей стояло что-то вроде маленькой радуги.
По залитому солнцем бульвару шли две школьницы.
– Ну вот, мы уже и в четвертом! – говорила Катя Снегирева, шагая рядом с подругой. – А я ведь только сейчас по-настоящему этому поверила. Летом, когда меня спрашивали, в каком я классе, я и сама не знала, что сказать – не то в третьем, не то в четвертом. А вот теперь мы с тобой, Анька, и в самом деле идем в четвертый класс, в четвертый «А». Здорово!
– Еще бы! – сказала Аня Лебедева, стараясь идти в ногу с Катей и размахивая обеими сумками – своей и Катиной. – Первая буква из всех букв! А раз первая, значит, и наш класс – первый из всех четвертых. Верно, Катя?
Катя несла обеими руками большой пестрый букет. От осенних цветов и листьев пахло сырой свежестью земли.
– Буква тут ни при чем, – сказала Катя, вдыхая на ходу этот легкий, едва уловимый запах. – По-твоему, выходит, что четвертый «Д» должен быть на последнем месте? Нет, тут не в букве дело. Главное – какой класс! С четвертого уже экзамены пойдут! Знаешь, я экзамена по русскому письменному не боюсь, я только арифметики боюсь…
– А я – наоборот! – сказала Аня. – Я согласна на пять уроков арифметики подряд, только бы не было русского письменного… Почему это так? Мы с тобой подруги, с первого класса на одной парте сидим, а у нас все по-разному.
– Не знаю, – ответила Катя. – Давай, Аня, я тебе буду каждый день диктовку диктовать, а ты мне каждый день задачу задавай. Хочешь? И давай дружить до десятого класса! То есть, что я – «до десятого»!.. И потом тоже.
– Всю жизнь?
– Всю жизнь.
– Ну, это другое дело. А то если только до десятого, тогда какая же это дружба!
Позади послышались голоса, смех, чьи-то торопливые шаги. Девочки оглянулись. Вслед за ними шли девушки, почти совсем взрослые, и тоже несли большие букеты цветов. В этой веселой, пестрой толпе Катя увидела свою старшую сестру Таню. Таня была еще в своем школьном платье, но уже без передника.
– Таня, а ты не опоздаешь? – спросила Катя, когда девушки подошли ближе. – Тебе же надо в институт.
Слово «институт» казалось ей таким новым, интересным, красивым. Подумать только – Таня уже в институте! А давно ли она с Катей ходила в одну и ту же школу и бабушка обеим давала перед уходом по одинаковому пакетику с завтраком!
– В институт мне к десяти, – ответила Таня и озабоченно взглянула на свои ручные часики. – А вот вы, девочки, пожалуй, и в самом деле опоздаете – скоро восемь.
И Таня прошла вперед – под руку со своей подругой Лидой.
– Куда это они? – спросила Аня.
– В школу. В нашу школу.
– Вот странно! – удивилась Аня. – Разве окончившие тоже должны быть сегодня в школе?
– Нет, конечно, не должны, – сказала Катя. – Но я бы на их месте непременно пошла. Вчера Таня говорит нашей бабушке: «Десять лет каждый день ходила в школу – и вдруг завтра не идти. Даже грустно». Вот они и сговорились в первый день занятий побывать у себя в школе, то есть у нас в школе, – понимаешь? Давай, Аня, когда мы кончим десятый класс, мы тоже пойдем первого сентября в школу.
– С часиками? – спросила Аня. – Как у Тани?
– Ну конечно! Ведь у взрослых всегда бывают часы. Ой, Аня, – спохватилась Катя, – мы с тобой говорим про часы, а сами про часы и забыли! Давай бегом!
И девочки пустились бежать по бульвару, обгоняя друг друга.
Мостовая между бульваром и панелью была вся разворочена. Трамвайные рельсы были сняты, и машина, немножко похожая на трактор, укатывала своими тяжелыми широкими валиками черный, еще совсем мягкий, дымящийся асфальт.
Сверху слышался четкий перестук молотков – это рабочие устилали крыши домов новыми железными листами. Деловитый звонкий стукоток будто напоминал девочкам, что сегодня их первый рабочий день.
Школьный двор был похож издали на цветник – столько цветов принесли с собой школьницы. Цветник шевелился и гудел. Широкие, чисто протертые окна поблескивали стеклами, свежевыбеленные стены казались голубоватыми.
Пробираясь сквозь толпу девочек в коричневых платьях и парадных, только что выглаженных передниках, Катя подняла выше свой букет, чтобы не помять цветов и листьев.
– Где же наши?
– Да что-то не видно… Четвертый «Б», четвертый «В»… Ах, да вот же они! – закричала Аня. – Вон и Людмила Федоровна! Смотри, Катя!..
– Где?
– Да вон, в конце двора.
Катя взглянула туда, куда показывала Аня, и сразу узнала светлые пышные косы, венком лежащие вокруг головы. Это она, Людмила Федоровна! Около нее толпятся девочки. Ее почти не видно, но Катя не столько увидела, сколько угадала знакомую улыбку блестящих серых глаз. Во всей школе нет учительницы красивее и веселее Людмилы Федоровны.
– Людмила Федоровна! Здравствуйте, Людмила Федоровна! – еще издали закричали Катя и Аня.
Учительница обернулась к ним:
– Катюша, Аня! Здравствуйте, девочки!
Школьницы, стоявшие вокруг, расступились. Людмила Федоровна обняла сразу обеих – Катю и Аню. Потом слегка отстранила их от себя и, чуть прищурив светлые, с черным ободком глаза, внимательно оглядела девочек по очереди.
– Выросли, загорели, – сказала она. – Косы у Анечки еще длиннее стали. А у тебя, Катюша, совсем выгорели на солнце. Зато сама ты стала коричневая, как желудь. Спасибо, Катенька, за письма. Молодец – ни одной ошибки!
Людмила Федоровна, слегка склонив голову набок, смотрела на своих девочек. Давно ли она встречала их – маленьких первоклассниц – на этом самом дворе? Давно ли, кажется, вот эта кудрявая девочка, Валя Ёлкина, была такая крошечная, что ее почти не видно было из-за парты? И давно ли эта загорелая светловолосая Катя Снегирева сказала на самом первом уроке: «Тетя, я хочу домой»?
