все слова уже сказаны, дела сделаны, и палачи в крови не по локоть, а по самое темечко. и ее не смыть, не вывести, не стереть из памяти, даже по этому темечку основательно получив.
время вообще слишком занято, чтобы попробовать нас излечить.
боль никуда не денется. она осядет на сетчатке, вплетется в суставы, растворится в крови, и искалеченный сердечный мотор заставляет ее циркулировать,
а тебя
мало-мальски
жить.
белое стало черным, а вода горит (огонь пробивается сквозь закрытые веки). ресницы и брови опалены, и кожа уже обуглилась, но раз кислород попадает в легкие, то пожар
не затушить.
осталась пара недель до круглогодичной осени
уже не ранит
больничные палаты пахнут хлоркой и отсутствием
отчужденностью
в подвале стоят старые операционные столы
пара косметических штрихов – и совсем как новые
пара хирургических надрезов – и совсем как живые
подвалы пахнут сыростью и плесенью
забытостью
коридоры залиты изумрудным светом – дешевые лампы, дешевая краска на стенах
вывеска «выход» мигает и отключается
как самое красноречивое «выхода нет»
врач с сероватой кожей курит на лестнице
врач с сероватой жизнью измученно хмурится
стряхивая пепел
в еще не пустые глазницы
в правом кармане халата пахнет украденным морфием
в левом кармане халата пахнет чужими ошибками
шесть этажей до крыши и тринадцать до парадного выхода
больше, чем можно запить стаканом кислоты
осенью тоже хочется просыпаться (не хочется)
выводить на запотевшем стекле
дозировку
по будням
с восьми до пяти
в кабинете водных процедур аншлаг
в каждой ванне по пациенту
задерживают дыхание который век
в историях болезней красным по черному раскадровки из порнолент
осенью тоже можно быть героем
сдай кровь
или табель после смены
или хотя бы лучшего друга
последние сутки медсестры дерутся в вестибюле за последнюю банку формалина
врач с полопавшимися в глазах сосудами посветит фонариком на ручке куда-то мимо тебя и заведет совсем ненавязчивый разговор о прелестях нетрадиционной медицины
осенью тоже можно быть честным
закрой рот и кричи
закрой дверь и убегай
в столовой вместо салфеток – рваные края страниц ветхого завета
бирки на ногах громогласно декламируют даты и причины
врач уснул в тупике в конце коридора, облокотившись об обитый войлоком угол
пепел килотоннами сыпется из глазниц устало опущенной головы
в пульмонологии разбили аквариум
язвенники доедают рыб
и пыль
охранник касается внутренней стороны бедра кого-то из педиатрии
пристегнутые к батарее кисти пахнут ржавчиной и покорностью
осенью тоже можно быть живым
на ребрах врача металлический привкус крови
на губах врача чуть прохладнее крематория
в процедурной не протолкнуться – улыбчивая практикантка раздает всем желающим мышьяк
– положите под язык и будьте здоровы!
осенью тоже можно писать финальные титры
невролог с полной уверенностью констатирует:
– кашель, – поправляет очки, – готовьте реанимацию.
регистратор тихо передаст по громкой связи, как сильно разочарован
врач знает, что в последнем слове больше ответственности, чем на кончике скальпеля
санитар опять отчитывает кого-то на штрафстоянке для инвалидных кресел
осень не заставляет тебя балансировать на грани
она резонирует с однозначностью
ходят слухи, в терапии можно выменять печень на медицинский спирт
дальше по коридору, у кабинета заведующего веревкой и табуретом
врач пахнет дешевым одеколоном и дешевой женщиной
он плачет и затягивает ремень чуть выше локтевого сгиба
рыщет в левом кармане в поисках оправдания и на всю больницу шепчет:
– следующий.
ставни были закрыты. так было проще убеждать себя в том, что я один.
я сидел на полу, который не мыл, жевал то, что не готовил, запивая тем, что не покупал, и смотрел на пустые листы. они уже не бесили своей чистотой, не рябили в глазах синими рядами ровных линий и уж точно не жаждали моих откровений.
мама звонила, я не взял. был занят. сидел на полу и ждал, когда закончится день. когда можно будет открыть ставни и глотнуть свежего воздуха, который я сегодня не заслужил. опять. дожевать то, что не дожевал вчера, допить то, что вчера не допил, закрыть тетрадь, закрыть глаза и щелкнуть выключателем.
он вернется завтра с новым пакетом из супермаркета и с новой историей, которую сочинял по пути сюда, чтобы завязать разговор. хорошо, что у него есть ключи; я все равно не поднимусь открыть, у меня же есть оправдание
– я занят. генерирую идеи. играюсь с описаниями. продумываю хронологию и место действия. гипнотизирую пустые листы.
он позвонит в звонок – по привычке – так, вообще-то, делают все; шлепнет себя по лбу, достанет ключ, оступится, выронит что-то из пакета, наклонится поднять, выронит остальное, подышит на окоченевшие руки. позовет меня. я не откликнусь – занят, – он справится сам и завалится ко мне на кухню, не тронутую с последнего его визита.
– я тут! – крикнет он, как всегда, поначалу, съедая последние звуки от стеснения. – все залило, ты видел? добирался к тебе вплавь!
но я не видел, когда мне. я весь в делах.
из вежливости выкрою минутку, и встречу его в дверях в гостиную, и не обращу внимания на грязные и мокрые ботинки, грязные и мокрые джинсы, грязный и мокрый, задранный по пояс, плащ, сломанный зонт и лужи на полу по траектории его движения. он начнет раскладывать покупки, попутно скидывая с себя все, что прилично скинуть, пританцовывая от холода и отматывая бумажные полотенца для устранения последствий своего вторжения.
– ты как? идеи есть? уже много написал? продвигается успешно?
я выкручу термостат и включу кофеварку – рефлекс на стук его зубов, – кивну, пройдусь по кухне и вернусь в комнату – много работы.
мне не нужно было следить за прогнозом погоды – если запасы в холодильнике стремились к нулю, значит, вот мое штормовое предупреждение. он приедет. и перевернет все вверх дном. а мне нужна тишина. я должен быть один. наедине с чистыми страницами. у меня дела.
