Живëм мы и не знаем наперëд,
Ни в старости, ни в молодости ранней,
На что Господь нас в жизни призовëт,
И для каких готовит испытаний.
Я суетливо жил, и грешник, и простак,
Но вот доносы, оговоры, всë другое,
Явились, жизнь мне вывернули так,
Что из меня в миг сделали изгоя.
Всë началось с конфликта, а затем
Враги мои в целях защиты в своëм деле
Оговорили, – так от всех проблем
Себя избавить этим захотели.
И воплотили в жизнь сюжет такой,
Что сатаны по замыслу достоин:
Донос в спецслужбу, где жестокою рукой
Капкан был мастерски устроен.
Придя к чекистам через черный вход,
Через дружков в продажной сей структуре,
Им навязали ложь свою, наоборот
Там правду вывернув, – и дело их в ажуре.
И вот у них все козыри в руках:
В стране спецслужба управляет всеми,
Сопровождая дело на своих штыках,
Что ныне как часы работает в системе.
Система их одна работает у нас
Всегда без сбоев – это, право, жалко,
Опять репрессии в который раз,
И в беззаконьях вся смекалка.
Так что же доказать в суде мог я,
Когда из камня изваянье, идол,
Глухой к защите был судья,
Который ложь за правду выдал?
Ничто секретом не было для нас
Для всех, я знал, какой, откуда ветер дует,
И то, что с делом поступил заказ,
И чем этот судья рискует.
Конечно, можно многое понять:
Чтоб сильный относился благосклонно,
Пред ним заискивают, а органы опять
Боятся судьи больше, чем закона.
Я знал об этой публике, про связь
С доносчиком, где местный был Иуда,
Но в суд в тот день пришëл я, не боясь,
В душе наверное надеявшись на чудо.
И вера твердая тогда во мне была,
Наивная, в закон и в правосудье, —
Ведь я не ведал, как тут делают дела,
Используя все это как орудье.
И вот судья читает приговор —
Финал спектакля, микропредставленье,
В котором он лишь ложь и оговор
Переписал из дела, с обвиненья.
Мавр сделал дело, и злодей
Ушëл, всем видом выразив усталость,
Лишь вышел, как толпа людей
Шумливо в этот зал ворвалась.
Я всей начавшейся вокруг возни,
Всех действий этого чужого люда,
Энтузиазма их, не понимал, ни кто они,
Что делают, взялись откуда.
Дошло: за мной пришли из тех дверей;
Чуть выждав, все они уже кричали,
Чтоб с ними я идти сбирался поскорей,
Но надо обыскать меня вначале.
А дальше, прежде времени, казня,
И прямо здесь в судебном зале,
Они при этом обыске все сообща с меня
Нательный крест снимали.
Я крест им свой не отдавал,
Его сжав на своей груди рукою,
«Нельзя с собою брать металл!» —
Кричали, ждали, что им руку я открою.
«Не полагается, вам говорим!»,
«Нельзя!» – конвой долдонил,
Пока не отдал я с креста цепочку им,
А крест же свой зажал в ладони.
Повисла пауза, и в той тишине
Один из них, глаза потупив лисьи,
Мой крест решил оставить мне,
Как бы сошедшись в компромиссе.
А дальше повели, у входа «автозак»
Стоял, и нас, трëх-четырëх, в автомобиле,
По одному, в глухие боксы, как собак,
В железные всех посадили.
Я в ящике сидел, и лишь глаза мои
Через отверстье в двери видны были,
Во тьму, куда-то вниз с лица земли,
Меня во мраке ночи увозили.
С трудом моя дышала грудь,
И от меня свет Божий затворился,
И всю дорогу я, весь этот путь,
В слезах в железном ящике молился.
Я в темноте сидел, прижавшись весь
