На склоне, ведущем к сумрачной в любое время суток холодной реке, Таня впервые увидела фей. Они были маленькие, размером с ладонь, и вились вокруг упавшей в недавнюю грозу берёзы. Всё кругом блестело от дождя – и августовская вечная паутинка на траве, и пожелтевшие скрученные листья ландыша. А щепки вокруг обломленной берёзы потемнели от воды.
Таня сначала приняла фей за блики. Только подойдя поближе, она рассмотрела их стрекозиные крылья и чешуйчатые, как у ящериц, человеческие тела. Феи тихо попискивали, беспокойно кружились вдоль ствола, что-то искали. Таня присела на траву и долго наблюдала за их неровным нервным полётом. Так и не найдя то, что искали, они вдруг молча поднялись, пролетели к реке и скрылись в пыльно-зелёных листьях ольхи, растущей по крутым тёмным берегам.
Таня хотела рассказать о феях кому-нибудь, но так и не решилась. И со временем ей стало казаться, что это очень важный секрет, о котором и не нужно рассказывать. Как запах маминых духов в бутылочке: чем чаще открываешь золотой купол флакона, тем меньше аромата остаётся внутри.
В сентябре того же года она встретила смешного человечка, похожего на ежа. Он шёл, ворчливо кряхтя, через пьяно виляющую тропку, щедро посыпанную хвоей, и опирался со всей силы на кривую палочку, сделанную из прутика американского клёна. Человечек так развеселил её, что весь год, вспоминая его встрёпанную шевелюру с застрявшими в ней травинками, Таня улыбалась.
В том году родилась Агата, но Таня ещё не знала об этом: следила за облаками, читала книги по слогам, бегала босая в пёстром простом платье, залезала на деревья, запоминала, где самые вкусные яблоки, смотрела, как на листья падает снег, вдыхала колкий зимний воздух и смотрела на звёзды, похожие на крупинки сырого снега. А в апреле, когда Агата праздновала свой первый год на этой планете, и её семья наверняка собралась вокруг стола и радовалась событию, как и все следующие годы подряд, Таня решила, что феи ей приснились, как и смешной человечек величиной с ботинок, и надо, конечно, верить в чудеса, но в меру. Можно, например, верить в неслучайные случайности: если внезапно хочется свернуть и пройти необычной дорогой, то нужно пройти. Или верить, что одно событие может толкнуть за собой другое, и так они сложатся в красивый рисунок судьбы. Но на полном серьёзе считать настоящими маленьких ящерок с крыльями стрекозы или человечка-ежа того не стоит – слишком накладно.
Дедом Морозом в том году была её бабушка, Таня почувствовала её запах, потому что уже тогда чётко различала запахи разных людей и их походку. Но она ничего не сказала, просто ей нравилось угадывать.
Может быть, все эти случаи и правда были всего лишь снами, потому что сны Тане снились чёткие, объёмные, каждый сон – как небольшая книга со своей атмосферой и деталями. А какие удивительные сюжеты! Больше всего Тане нравился серый город. Полуразрушенный, в дымке вечного грязного тумана, он горел красными огнями для несуществующих самолётов на уровне десятого этажа, и эти огоньки казались глазами обваливающихся серых домов. Серый город снился много лет подряд, и каждый раз во время прогулок по нему Таня ощущала себя неимоверно сильной и властной, совсем не как в реальной жизни. И жестокой. Вне снов Таня делала всё, чтобы укротить бьющуюся изнутри жестокость, но в сером городе та с рёвом вырывалась на свободу, как томящийся в клетке волк, и жадно повизгивала от предвкушения и желания наброситься на кого-нибудь и растерзать. Во сне Таня убивала орудовавших в сером городе серийных убийц, возглавляла революции и вычисляла преступников, а иногда просто молча ходила по развалинам, разглядывая детали. Самым уютным местом ей казалось разваленное четырёхэтажное здание. Наполненное крупными отколовшимися камнями и остатками перекрытий, оно уходило в свод тёмных туч единым серым четырёхгранником, а через провалившуюся крышу иногда можно было рассмотреть звёзды. Когда особенно морозило, Таня позволяла себе разжечь на камнях небольшой костёр. Сидела на корточках, смотрела на трещащее пламя, исчезающий в темноте дым костра, далёкие звёзды в прорехах – и чувствовала себя абсолютно счастливой.
В реальности ничего не происходило. Удивительно, как столько детей, подростков и взрослых на Земле позволяют себе каждое утро вставать с мыслью, что они особенные и необычные, если на самом деле каждый из них, по сути, делает одно и то же. Если рассказывать биографии разных людей четыре часа подряд, те начнут сливаться в одну бесцветную линию, как на конвейере. Ты будешь особенной, говорили Тане, ты чувствуешь слова, ты мыслишь необычно. Ты странная, обобщали некоторые сверстники, дразнили её, но в меру, потому что Танин волк жил только по ту сторону сна, и она казалась больше чудаковатой, чем дразнильной. Иногда она могла засмеяться над чем-то, что придумала в своей голове, часами наблюдала в лагере за прыгающими лягушатами, много читала и вела себя, как Маугли, воспитанный книжными персонажами. Тане казалось нормальным ждать приключений и удивительных вещей, потому что те происходили в каждой книге с любым мало-мальски приличным героем. Рано или поздно всё в жизни менялось, появлялись люди, которые понимали героя полностью, тут же вырастал, как мак, смысл жизни прямо на главной грядке, и всё расцветало. И когда всё это случится с ней, она моментально пробудится ото сна, в котором живёт большую часть жизни.
Внутри копилось так много слов, которые невозможно было высказать, что Таня говорила другие слова, неважные, зато много, а важные становились тяжёлыми и давили на горло. Слова Тане казались живыми, поэтому она точно знала: если сказать правильные слова неправильному человеку, тот их обернёт в целлофан, искажающий смысл, и не даст им дышать, превратит в плесневелые корки несъеденного хлеба. Нельзя рассказывать чужому сердцем о том, как ей иногда хочется залить себе ночь в высокий стакан, добавить льда, запаха чубушника и соловьиного пения, да и выпить залпом. Он начнёт задавать вопросы – как это ночь залить, что такое чубушник, так это ж не чубушник, а жасмин. А, может, просто пристрелит взглядом или задушит псевдоласковым и покровительственным «Чудачка ты». В книгах чётко говорилось – родственная душа может и не понимать, но скажет что-то, от чего ты расцветёшь, начнёшь дышать, а ещё ей не страшно будет говорить сущие глупости, потому что она, эта душа, никогда не сочтёт тебя дурочкой.
Иногда Тане становилось страшно – что, если это не универсальный рецепт, и родная душа и приключения полагаются не всем, а только самым главным героям, с волшебным взглядом и добрым сердцем? Она долго рассматривала в зеркале свои глаза, похожие цветом на варенье из грецких орехов, и приходила к выводу, что, несмотря на неказистую внешность и лёгкую полноту, она на главного героя вполне походила – в конце концов, она так приятно пахла теплом, состояла как будто из мягких линий, а ещё вокруг неё иногда происходили забавные приключения, цепи событий, которые нарочно не придумаешь, как будто пространство искажалось и искрилось теплом и тем, что сама Таня ласково называла «придурошностью». Когда Таню спрашивали, кем бы она хотела стать, она твёрдо отвечала – писателем. Правда, писатель – это не совсем профессия, но когда её спрашивали о запасных вариантах, она терялась с ответом.
