Коротко о времени и о себе
Казалось бы, что проще, написать о себе несколько слов? Но стоило мне сесть за стол, чтобы вспомнить собственную жизнь, как передо мной возникла непреодолимая преграда. Я не знал с чего начать, о чем писать, какие выбрать детали из своей длинной и достаточно беспокойной жизни. Первое условие, которое я поставил перед собой, – ничего не сочинять, а постараться рассказать о себе действительные истории. Чтобы я сразу возник перед вами, как «лист перед травой». Так мне говорила мама, когда я возвращался из школы, где-нибудь задержавшись, и начинал придумывать разные истории, чтобы оправдаться. Мама слушала, слушала меня, а потом говорила: «А ну-ка, хватит врать, встань передо мной, как лист перед травой, и выкладывай правду, а то противно слушать». Я почему-то пугался этих слов и тут же во всем сознавался.
Начну наконец – мы жили в тяжелые и страшные времена. Я пошел в школу в 1933 году отроду восьми лет. Но еще до этого мне пришлось пережить уже трудную не детскую историю. В те годы по всей стране, которая называлась Советский Союз, бушевал красный террор. Карательные органы вели бесконечные аресты «врагов революции». А было их невидимое количество, и все эти «враги» даже не знали до своего ареста, что они враги. И мой дядя Андрей, курсант Московского военного артиллерийского училища, был тоже арестован. А было ему всего двадцать лет. Его отправили на строительство Беломоро-Балтийского канала. Парень он был лихой, смелый и вольнодумный. Ему не понравилось в сталинских лагерях, он бежал и приехал к нам в город Витебск, где в это время служил мой отец. И мы его стали скрывать, прятать у себя в доме. Это было очень опасно, потому что если бы Андрея нашли у нас, то тут же арестовали бы не только его, но и моих родителей. А меня с сестрой отправили бы в лучшем случае в детский дом, а то и в лагеря для малолетних преступников. Представляете, в какое трудное положение попала наша семья.
Мой отец был человеком очень смелым и благородным, он не мог выдать своего брата и не мог ему сказать: «Знаешь что, Андрей, катись на все четыре стороны. Я тебя не видел и знать не знаю где ты. У меня семья: жена и маленькие дети, я отвечаю за них».
Но нет, отец был не такой. Он позвал меня и сестру и все нам рассказал, и взял с нас честное слово, что мы никому не проболтаемся. Помню, он прижал нас к себе, поцеловал и сказал: «Мы с мамой на вас надеемся». В глазах его стояли слезы.
До сих пор помню запах его портупеи и гимнастерки. Сестре моей было легко, она умела хранить тайны, а я был болтун и, конечно, по младости лет не верил, что с нами может произойти трагедия. Я крепился целые сутки, но на следующий день тут же рассказал обо всем лучшему другу Юльке Хесину. А он вечером за ужином передал об этом своим родителям, как величайшую тайну. Его родители, люди серьезные, очень испугались, вызвали меня, а когда убедились, что это правда, то сказали мне, чтобы я к Юлику даже не приближался. Когда же через два дня, измученный тем, что проболтался, я пошел все же к Хесиным, то увидел, что в их дом въезжают новые жильцы. От них я узнал, что Хесины уехали в неизвестном направлении. Больше я ничего и никогда не узнал о своем лучшем друге Юлике. Я стоял и думал о сбежавших, об Андрее, о своих родителях, о самом себе. Понял, что своим бегством Хесины спасли не только себя, но и нашу семью.
Вот тогда и кончилось мое детство, хотя мне было всего девять лет.
Судьба же моего дяди Андрея сложилась драматически. Спустя год его снова арестовали. Потом, когда началась война, находясь в сталинском лагере при первой возможности он записался добровольцем в действующую армию, его зачислили в штрафной батальон, и он оказался на фронте. Провоевал всю войну, вернулся в родной город… и умер совсем молодым, можно сказать, в расцвете сил и неисполненных желаний. (Об этом я пишу сейчас новую повесть.)
Вторым крупным событием в моей жизни была, конечно, Отечественная война. Она застала нашу семью в литовском городе Мариамполе, в двадцати километрах от Восточной Пруссии.
Началась битва насмерть. Дивизия под началом моего отца продержалась на границе семьдесят пять часов, отражая фашистов. Ах, какие это были солдаты, я бы сказал – солдатушки, потому что им было всего по двадцать. Молодые безусые лица и отважные глаза. Они там почти все полегли. Отец мой, когда вспоминал их, всегда плакал, не стесняясь меня. Вообще образ его жизни: любовь к матери, ко всем близким, к чужим людям, которые нуждались в его поддержке, его замечательные рассказы о своем детстве, о родителях и братьях – занимает особое место в моих сочинениях не только по букве, но и по духу. Думаю, без него я не написал бы ни строчки – его трепетная душа всегда бьется в моем сердце.
В 1945 году я приехал учиться в Москву, представляя собой довольно сумбурную личность. Конечно, я был мало образован, чудовищно застенчив и к тому же плохо одет. Если добавить к этому, что я отчаянно не любил и боялся советскую власть, то портрет мой встанет перед вами довольно отчетливо. Я уже пробовал писать, времени у меня было много, потому что я был одинок, часто пропускал занятия в институте, и единственным моим спасением и оправданием для самого себя было писание.
Представьте себе человека, который почти никого не знал в громадном городе, не сумел подружиться ни с одним сокурсником и зачем-то с утра до ночи занимался писанием. При этом мне казалось, что я бездарно трачу свое время, что на улице светит солнце, что все веселятся, а я занят какой-то чепухой.
Наконец, я написал свою первую повесть и отправил ее почтой почему-то в знаменитый журнал «Новый мир», в котором в это время печатались самые известные советские писатели. Через какое-то время получил ответ из журнала. Дрожащими руками вскрыл конверт и прочел, что меня вызывают для беседы в редакцию… Попал к литературному консультанту. Это был мужчина лет под шестьдесят, аккуратно причесанный и одетый (Я хорошо его запомнил, как видите, на всю жизнь). Почти не глядя на меня, он стал делать замечания по моей рукописи. Я сгорал от стыда, что у меня так все бездарно написано, сразу со всем согласился, только ждал, когда он закончит говорить, чтобы задать ему один вопрос, очень важный для меня. Наконец это время пришло, и я спросил у консультанта: «А как вы думаете, я смогу научиться писать?»
Наступила длинная пауза. Консультант поднял на меня глаза, потом ответил: «Конечно… Ведь, в конце концов, и корову можно научить писать». Произнес он это серьезно, без тени улыбки. И я выкатился на улицу, судорожно глотнул воздух, радуясь тому, что все самое трудное позади. Разорвал рукопись и бросил ее в первую же урну. Теперь я был свободен… Оказалось, лишь на короткое время. А затем я заметил, что беспрерывно что-то сочиняю, не отдавая себе отчета. Через короткое время я плотно сидел за письменным столом, пытаясь написать что-нибудь стоящее.