Чудовище стояло на лестнице, хрупкое, маленькое, потерянное на перекрестке ступеней и перил, бледное, как одна из мраморных нимф, обнимающих огромное зеркало за его, чудовища, тоненькой спинкой. И платье на нем было белое, как цветущая яблоня, еще по-детски короткое.
Чудовище замерло, едва увидев нас, и так и застыло, косолапое и напуганное, трогательно некрасивое, почти невинное в этой легкой уродливости. Я видела отсюда, со своего места, тонкие, мелкие черты лица. Широкий лестничный марш, каменные ступени, прикрытые алой дорожкой, спускались прямо от остроносых белых башмачков, которые носило чудовище. Стопы у него были крошечные, ладони тоже.
Мой лорд улыбнулся – солнце выглянуло из-за туч моей жизни – и распахнул объятия, падая на колено. Чудовище ринулось вниз, перескакивая через ступени, взметнулись нижние юбки, и бледные, словно выцветшие, седые локоны растрепались под отцовской рукой. Серая лента, завязанная поникшим, как хвост дохлой мышки, бантом, съехала набок.
Мои дочери прятались у меня за спиной и с опаской выглядывали, смущенные не меньше, чем я сама.
Мои дочери в свои годы уже знали тринадцать заклинаний призыва на древних языках и четырнадцать формул изгнания, знали, как обжигает нежданных гостей холодное железо, знали, как не бояться того, что живет под кроватью и в шкафу. Мои дочери были смелы и отважны, потому что их так воспитали. Они знали, что их ждет, и были готовы к этому.
Но не к тому, что чудовище окажется таким… жалким.
***
I – Мачеха
Когда мой лорд увидел меня в первый раз, мне было чуть больше лет, чем моим дочерям сейчас. Я помню, что шел месяц Цветущих Яблонь, и чувства, возникшие между нами, были хрупкими, как тонкий лед последних заморозков. Я не поднимала ресниц, потому что матушка воспитывала меня в скромности, а он не позволял себе лишних слов и прикосновений. Все шло к тому, чтобы к месяцу Жатвы отец поцеловал меня в лоб на прощание и вложил мою холодную от волнения ладонь в крепкую, сильную руку моего мужа.
Но тому было не суждено исполниться, потому что чудовище, прекрасное чудовище, пахнущее яблоками и сырым туманом, чудовище в сияющих одеждах, восхитительное, волшебное, нездешнее чудовище появилось из ниоткуда, как они обычно и появляются. Туманы ли принесли ее, дым ли от костров, пахнущий травами и горечью, был ее проводником, или она появилась из лунного света над озером – я не знала. Мой лорд забыл меня, любовь его прошла быстрее, чем облетели яблони, потому что в тот год ударил нежданный мороз. Лето было дождливым, и скорбь проросла во мне ядовитым побегом. К месяцу Жатвы мы знали, что всходы скудны и зима грозит быть голодной.
К месяцу Жатвы мой лорд взял в жены чудовище.
К месяцу Жатвы я перестала быть собой и стала тенью себя, молчаливой, печальной, покорной чужой воле.
***
Мой первый муж умел превращаться в волка, хорька и черную птицу – так говорили злые языки. Я боялась его, как стоит бояться девушке того, кто выбран отцом ей в мужья, но слухов – нет, слухов я не боялась. Я знала, что он убивает чудовищ, а в его замке, до которого от нашего дома было неделю пути через темный лес, спрятаны сокровища. Не ленты и платья, не сверкающие диадемы и меха, достойные короля, а книги и холодное железо – особые сокровища, ценность которых поймут немногие.
Я понимала.
Мой муж разозлился, когда поймал меня с поличным в комнате, куда он запретил ходить, – там на полках стояли стеклянные сосуды с чьими-то головами, с крошечными телами, похожими на трупики уродливых детей, на стенах висели черепа невиданных животных и страшное оружие. Он рассмеялся, когда я попросила его научить меня убивать чудовищ. Он посмотрел на меня с уважением, когда понял, как чиста я в своих намерениях, как упряма, как готова идти к цели.
Он выслушал меня так внимательно, как никто меня не слушал вот уже много месяцев: ни отец, ни матушка, ни священник, ни родная сестра. Он был спокоен и не обвинял меня во лжи, ревности или злобе, он верил, что моего лорда влюбило в себя чудовище – прекрасное чудовище, от которого пахло яблоками и сырым туманом. Он знал его имя, как знал имена других: тех, кто приходит в ночи, тех, кто охотится на детей, тех, кто алчет теплой крови в стылом феврале, тварей из теней, тварей из зеркала, тварей из-под лестниц и из шкафов. Он назвал имя моего врага и научил, как убить его, но поставил условие – одно условие, выполнив которое я буду свободна от любых обязательств перед ним и перед Богами.
Я должна родить ему сына.
***
Годы летели, как птицы, я шла к своей цели с упорством, достойным легенды. Я училась отличать тварей, живущих под лестницей, от тварей, прячущихся в тенях, человека – от того, что лишь притворяется человеком, живое от мертвого и зверя – от того, что зверем никогда не было. Я училась читать на языках древности, считывать тайные смыслы там, где они спрятаны между строк и недоговоренностей, я училась не бояться ни боли, ни крови, своей и чужой, ни огня, ни смерти, ни жизни того, что живым быть не должно. Я умела петь, зашивая раны, как прореху на платье, я знала наизусть все сказки и знала, что в этих сказках было правдой.
Я родила двух дочерей одну за одной, а вслед за этим – спустя семь лет и трех мертвецов – сына, которого мой муж так ждал. Обещание он выполнил так скоро, как смог, и подарил мне свободу, а вместе с ней – тяжелый сундук, обитый железом. В нем лежали книги, оружие против чудовищ и приданое для дочерей. Он отпустил их со мной, научив всему, чему мог научить.
Он исчез из этого мира, и я тоже исчезла – снова стала кем-то, похожим на себя прежнюю. В месяц Цветущих Яблонь, уже не такая юная и не такая наивная, я приехала в город, где жил мой лорд. Его дом утопал в садах и тумане и был, как говорили, подарен жене, когда она родила первенца – девочку, болезненную, тонкую, хрупкую, как наст, нежную, как первоцветы.
Пять лет назад странная болезнь поразила город и чудовище умерло, оставив возлюбленного мужа безутешным от горя, а девочку, белокосую и бледную, почти бескровную, сиротой.
Моя мать умерла от той же болезни, моя сестра вышла замуж и уехала куда-то далеко, туда, где реки не замерзали зимой. Мир изменился. Я тоже изменилась и видела теперь все не так, как привыкла видеть.
Первый муж сказал мне, где его искать и как звать его, если я передумаю или если случится что-то, что сделает мою цель недостижимой. Я могла бы развернуться и уехать, забрав дочерей из дома моего отца, в который вернулась счастливой, свободной вдовой. Но я осталась.
***
Мой лорд не помнил меня. Я была для него чужой, и это ранило меня сильнее кинжала, но я терпела. Он многого не помнил, многого не видел, многого не понимал. Весь его мир, вся его жизнь была как больное дерево, обвитое побегом ядовитой лозы. Скорбь держала его, и даже любовь к дочери, к этому бледному несчастному существу, наполовину состояла из скорби.
