Я иду,
Чтоб идти,
И ищу,
Чтоб искать.
Не нуждаясь
В ответном чувстве,
Просто хочу
Что-нибудь созидать.
Утопая в печальной грусти,
Я пришёл, чтоб сказать:
«Где туманы росою зреют,
Тонет небо в яркой заре,
Без зазрения потерянной совести
Я продолжу искать,
Чтоб найти,
И я буду идти,
Чтобы прийти».
В запале юности туманной
И безмятежно пылко страстной
Во мне боролись с особливым изысканием
За престол великой власти над сознанием
Четыре грозных пары воинов, где каждый
Отстоять стремился правоту отважно.
И гасло небо вдруг, и снова загоралось,
А в голове моей все так и не менялось.
Тут злобе отдана вся власти сила,
И стала там черна ума моя столица,
И виделись враги в ста разных лицах.
С остервенением боролась та с родными,
А те, что не знакомы всегда были,
Как дорогие гости принимались в залах.
Погибло во мне, тогда казалось,
Но все же бились остальные семь
Бессмертных эго и моя душа, держа ярем.
В какой-то миг туманных дней осенних
Сменилась злоба на тяжелую тоску,
И злоба, что уставши, средь восьмерых
Явилась уже лишь только под мою душу стелилась.
А я все тосковал по дням минувших лет,
По всем ушедшим от нахальства злого духа,
И тем, кем обагрил я этот свет.
Я тосковал так долго и мятежно,
Прошла зима, три белых месяца, что нежно
Закутали меня в свои холодные одежды.
И был уж я лишён тогда надежды,
Когда внезапно из глубины духовной сечи,
Явилась та, которую так ждал.
И снова загорелись огнём свечи
В глазах моих, и запылали речи,
Разлившись изо рта, что возмужал
В пучине действий боевых за разума свободу
От едкой, разрушительной хандры,
Уж лучше бы вернули бы мне злобу—
Я в ней хотя бы мог бы как-то жить.
Но полнился я вечным упоением,
Хотя на царствии была одну всего неделю
Моя мирская радость печали полных дней.
О, как прекрасно было, просыпаясь,
Являться миру этому весной
Без лишней желчи и страды от ностальгии,
И радоваться, что не свалилась в тень
Моя мирская радость печали полных дней.
И как же жаль, что утром мартовским,
Открыв глаза, завыл я по-матросски.
И чувствовал я что-то старой доброй злости,
Но не она терзала душу мне,
Ведь я бросал собаке чьей-то кости,
И грел чужие души на речей огне.
Все, видимо, в другом, я как то закоптился,
И помыслы, хоть чисты были, но грубы,
И говорил я речи людям стиснув зубы,
И не жалел я никакой страды.
Я лишь никак не мог освободиться
От это грубости тугого стиля,
Но вышло все гораздо прозаичней—
Её убило собственной гордынею статичной.
И был лишен я всякого рассудка,
И было так считал я сутки,
А во мне пусто было и потом,
Я видимо понявший, что мною
Овладела пустота, облился я холодным потом,
И выл, как волки воют, под луной.
Нет ничего ужаснее смиренства
С бездействием, что губит твой покой,
Я это уяснил для себя с детства,
Когда променял страсти дневников
На бесполезное плевание в потолок.
Затем все было куда проще:
Июль был проведён в дубовой роще.
В компании эгоистичных старых дубов
Я думал что нашёл свою посуду.
«Но снова будто не в своей тарелке»
Подумал я, однажды меж дубов скитаясь.
И не помог я гревшему котят на грелке
Обычному, бездомному бомжу,
И превратился даже не в ханжу.
Я был один из сотен тысяч тех,
Кто вас завидев лежащими в толпе,
Прошёл бы мимо или поднял смех.
Но я стыдился в глубине души
И променял последние свои гроши
На танец в эгоизма пепле,
Чтоб избежать страдания на смерти одре.
И нас осталось трое славных воинов:
Печаль, любовь и обессиленный мой дух,
Что, поборов всех перед ним идущих,
Сам не сильнее стал закованных врагов.
И бились в схватке томная печаль
И грозная в стремлении любовь.
Они хоть дрались долго и сурово,
Но за всю схватку не пролилась кровь,
То печаль задушит любовь клеткой,
То все случится, но наоборот.
И восставало солнце и садилось.
И шли сквозь битву месяцы и дни,
И в миг, когда один из них свалился,
Восстал из праха перегноя Я.
Увидел сечи поле вытоптанное в бое,
Разрушенные замки облачных надежд
И радости сожжённые дотла сады.
Печали герцогство разорено глухое,
Розы злобы отбросили иголки-шипы,
И только тлен тоски глубокой
Рваной раной по большому полю
Тянулся, вёл меня туда, где моя воля,
Явившись в трудную минуту боя,
Спасла любовь и победила горе.
Любовью был спасён от поражения,
И сам я спас любовь от своего свержения,
Мы в круговой поруке навсегда.
А я теперь сам разума судья.
Один. Совершенно.
Одному, казалось бы, проще, но…
Нет.
Одиночества цвет не чёрный,
У одиночества свет нечеткий.
В одиночестве гаснет, как солнце
В закатной дали над морем,
Усопшее в боли сердце,
Упоенное безудержным горем,
Не важное уже никому.
Над влажными комами боли,
Что краснотой каркаде полны,
Не сияют ни звезды, ни призраки красоты.
Отблески света в окне томные очи едва ли
Смогли рассмотреть в сырой пелене.
Вмятины на стенах твой автопортрет.
Ссадины на сердце, в голове пробел.
Увы, не по таким звучит навзрыд
Сирена скорой помощи карет.
Страда и боль, уныние и слабость,
И буйство безмятежного покоя,
И разделённая на единицу радость.
Все то, что есть, и все, что будет,
Пока другая палка римская от
Боли снов страдальцев не пробудит.
Один – начало всех начал,
Тот броский шаг ухода от ноля.
Один – есть тот, кто все создал.
Один – число любого короля.
Будь ты один, а будь хоть сотня,
Не важно сам ты или с кем-то заодно,
В толпе средь единиц, ты – с ними сходна.
И каждый рвать готов тебя, чтоб
Не разрешить сорвать своих оков.
