В деревне Пхелше, затерявшейся среди вздыбленных глыбистых скал, стоит на пригорке, в стороне от других, небольшой двухэтажный дом с маленьким двором. К дому сзади примыкает обширное полуразрушенное строение, над которым возвышается четырехугольная башня. Уцелевшие до сих пор бойницы грозно оскалились с высоты этой башня. Здесь, вероятно, было когда-то жилище какого-нибудь возвысившегося и разбогатевшего человека; ход времени, однако, наложил на этот замок свою неумолимую печать: большое здание обвалилось, башня в нескольких местах дала трещины и накренилась.
В тот вечер, с которого начинается наш рассказ, в нижнем этаже маленького дома находились три женщины. Самой старшей из них, Шавтвале, было лет за восемьдесят. Она заметно согнулась в спине, но осанка ее все еще свидетельствовала о том, что когда-то она была стройной и статной. Мутноватые, глубоко запавшие в орбиты глаза, худое, продолговатое лицо, сплошь изрытое морщинами, плотно сжатый рот – все говорило о том, что долгая борьба с житейскими невзгодами не прошла для нее бесследно.
Тут же была ее внучка, красивая и подвижная Цико, та самая Цико, про которую мохевские пастухи каждый день слагали все новые песни, превознося ее в этих песнях чуть ли не до небес. Она была среднего роста, изумительно сложена и так тонка в талии, что казалось, сквозь перстень может пройти. На ее прекрасном нежном лице из-за маленьких, как бы припухших губ сверкали белые и ровные зубы. Синие, с влажной поволокой глаза, окруженные верной стражей черных длинных ресниц, манили, притягивали к себе неудержимо. Русые, с блестящим отливом, мягкие густые волосы падали ей на плечи, служа предметом зависти многих мохевских девушек. Если еще к этому прибавите ее живой, веселый нрав, ловкость в танцах, искусность в рукоделии и во всякой работе, – вы убедитесь, что она, безусловно, могла тревожить сон многих мохевских юношей.
Третья женщина, еще молодая, худая, высокая, Хазуа, была матерью Цико. Ее бледное бескровное лицо и потухшие глаза говорили о длительной, тяжелой болезни.
В былые годы красивые, жизнерадостные, всегда празднично оживленные мужчины оживляли этот дом нескончаемыми пирами и весельем, и не было счету посещавшим их гостям и друзьям. Но муж Шавтвалы, увлеченный борьбой за свободу и вынужденный стать абреком, окончил жизнь в схватке с казаками у крепости Чими. Два ее сына пали в борьбе с османами, третьего похоронил снежный обвал во время дорожных работ.
Женщины поставили низенький столик, на котором был опрятно приготовлен убогий ужин: испеченные в золе овсяные хлебцы, несколько головок луку и соль, растворенная в воде. Рядом на полу стоял глиняный кувшинчик с капари – брагой, настоенной на отрубях.
Цико загнула назад полы архалука, заложила их концы за широкий сафьяновый пояс, надела фартук и, подсев к очагу, ухватилась рукой за ушко котла, который кипел на огне. Она безостановочно трясла котел.
Шавтвала взяла в руки хлебец, переломила его и с грустью посмотрела на черствые куски.
– Что мне с ними делать? – проговорила она. – Жесткие, как камень, а у меня ни одного зуба во рту.
– Обмакни в рассол, мягче станут, – посоветовала ей Хазуа.
Шавтвала покорно послушалась совета невестки, но и это не помогло; тогда она принялась обсасывать куски, как беззубый ребенок.
– Цико, – обернулась она к внучке, – ты не картошку ли варишь?
– Нет, бабуся, – хинкали, – сказала та, перестав трясти котел.
– Да ты не останавливайся, дочка, – они слипнутся…
– Опять чесночные хинкали! – вздохнула бабушка.
– Да, то ли дело в долине! – тоскливо отозвалась Хазуа. – Постом там можно раздобыть всякие овощи. И фасоль, и зелень, и маслины, – благодать!
– Хочешь, в этой же воде сварю тебе картошки? – спросила Цико, обращаясь к бабушке.
– Нет, нет, с чесноком не хочу.
– Тогда в золе запеку.
– Как знаешь…
Цико вскочила, чтобы принести картофель, вдруг в дверь кто-то постучался. Цико застыла на месте.
– Вайме, мама! – прошептала она. – Должно быть, русских на постой привели…
Стук в дверь повторился.
– Кто там, чего надо в такой поздний час? – громко спросила Хазуа.
– Открой, это я, Павлиа, у меня к тебе дело.
– Павлиа, говори оттуда, какое дело, или приходи завтра утром, а сейчас я не открою.
– Как же ты можешь не открыть двери царскому слуге? – послышался за дверью другой голос.
– Мама, не открывай! – вся дрожала Цико.
– Ты чего разошелся! – рассердилась старуха. – Ступай отсюда с богом. Завтра придешь!
– Хазуа, – миролюбиво заговорил Павлиа. – Лавку сегодня взломали, и есть подозрение, что воры с крадеными вещами укрываются у вас… Я всем говорил, – не такие вы люди, чтобы участвовать в воровстве, но не верят мне… Открой, пусть сами убедятся, что у вас нет воров.
– Так бы сразу и сказал, – смягчилась Хазуа и взялась за задвижку двери.
– Что? – всполошилась старуха. – Открой поскорей, пусть сами посмотрят.
Едва только Хазуа сняла засов, как в комнату стремительно ворвались вооруженные люди и сразу же кинулись к Цико, которая в страхе прижалась к стене. Напавших было пятеро, среди них – мтиулец Гугуа, давно уже страстно влюбленный в Цико.
В ужасе бросились к ним бабушка и мать. Они умоляли, угрожали, уговаривали. Похитители отстраняли, отталкивали их и рвались со своей добычей к двери. Старуха сделала последнюю попытку спасти внучку. Она сорвала платок, покрывавший ее седые волосы, и бросила его к ногам разбойников.
– Не позорьте мою седину! – вскричала она.
В таких случаях даже самые лютые враги, как бы жестоко ни бились они, мгновенно прекращают бой, оказывая честь женщине, но для Павлиа и его товарищей этот священный вековой обычай предков был всего лишь шутовским обрядом. Служба у диамбегов и при дворе развращенного выродка, феодала Гудушаури, приучила их презирать народные обычаи.
И провожаемые воплями несчастных женщин, они выволокли девушку из комнаты, вскочили на коней и канули в ночную мглу.
– Эй, люди, на помощь! – кричала Хазуа. – В погоню! Враги напали на нас!
Соседи сбежались во двор.
– Ты не узнала похитителей, Хазуа? – расспрашивали они плачущую мать.
– То-то и есть, дорогие мои, что узнала! – причитала Хазуа. – Один – сторож наш Павлиа, а с ним Гугуа и гудушауровские молодцы. Вон туда ускакали они. Скорее, скорее в погоню! – кричала она.
Но люди в нерешительности топтались на месте.
– Что же вы? – гневно спросила старуха Шавтвала. – Или совсем потеряли честь? Их всего лишь пять человек, а вас – вон сколько!
– Что же нам делать, Шавтвала? Сила все ломит! Разве справиться нам с гудушауровскими людьми?… А уж Павлиа – тот и вовсе негодяй.
– Одни казаки, другие гудушауровокие… – с горечью воскликнул какой-то юноша. – А нам, выходит, и жить больше негде на этом белом свете!.. Душат они нас, нет больше терпения!..
