Предисловие к британскому изданию
Я пытаюсь вспомнить, где и когда я впервые задал себе тот вопрос: в 2005 году в Шанхае, гуляя по набережной Вайтань? Или в 2008 году в задымленном, пыльном Чунцине, пытаясь вслед за местным функционером-коммунистом увидеть в огромной куче щебня финансовую Мекку Юго-Западного Китая? Или это случилось в 2009 году в Карнеги-холле? Я сидел, загипнотизированный музыкой Энджел Лам – ослепительно талантливой молодой китайской композиторши, олицетворяющей “ориентализацию” классики. Да, вероятно, на исходе первого десятилетия XXi века я ясно понял: западному могуществу, длившемуся 500 лет, пришел конец.
И вот он, вопрос, кажущийся мне наиболее интересным из стоящих перед историками нового времени: почему примерно с 1500 года горстка маленьких государств на западной оконечности Евразии стала повелевать остальным миром, в том числе густонаселенными, развитыми странами Восточной Евразии? А если мы сможем найти убедительное объяснение господства Запада, то сможем ли предсказать его будущее? Действительно ли мы наблюдаем новый расцвет Востока? Неужели мы стали свидетелями конца эпохи, когда большая доля населения планеты в той или иной степени подчинялась цивилизации, возникшей в Западной Европе в эпоху Ренессанса и Реформации, движимой научной революцией и Просвещением, шагнувшей до самых островов Антиподов и достигшей вершины могущества в век революций, промышленности и империй?
Само по себе то, что возникают подобные вопросы, кое-что говорит о первом десятилетии XXi века. Я родился и вырос в Шотландии, учился в частной школе “Академия” в Глазго и в Оксфордском университете. В возрасте 20–30 лет я думал, что сделаю академическую карьеру в Оксфорде или Кембридже. Впервые я задумался о переезде в США, когда Генри Кауфман, ветеран Уолл-стрита, известный своей помощью Бизнес-школе им. Леонарда Стерна (Нью-Йоркский университет), спросил у меня: почему бы человеку, интересующемуся историей денег и власти, не отправиться туда, где средоточие денег и власти? В начале нового тысячелетия Нью-Йоркская фондовая биржа, несомненно, была сердцем глобальной экономической сети, построенной по американскому проекту и принадлежащей преимущественно Америке. “Пузырь” доткомов лопнул, а демократы из-за рецессии потеряли Белый дом как раз тогда, когда их обещание покрыть государственный долг показалось почти выполнимым. Но всего через 8 месяцев после того, как Джордж У. Буш стал президентом, произошел случай, изменивший положение Манхэттена в том мире, в котором доминирует Запад. Террористы из “Аль-Каиды”, 11 сентября 2001 года разрушившие Всемирный торговый центр, сделали Нью-Йорку чудовищный комплимент. Башни ВТЦ были бы целью № 1 для любого, кто решил всерьез бросить вызов западному господству.
Дальнейшие шаги американцев были продиктованы гордыней. В Афганистане разгромили Талибан. “Ось зла” стала мишенью для насильственной “смены режима”. В Ираке свергли Саддама Хусейна. “Токсичный техасец” [Джордж У. Буш], рейтинг которого взлетел, близок к переизбранию. Американская экономика приходит в норму благодаря снижению налогов. “Старая Европа”, не говоря уже о либеральной Америке, кипит от бессильной злости. Очарованный всем этим, я много читал и писал об империях, в особенности об уроках, которые Британская империя может преподать Америке. Результатом стала книга “Империя” (2003)[1]. Когда я размышлял над возвышением, господством и возможным упадком Американской империи, мне стало ясно, что у нее 3 недостатка: 1) дефицит людских ресурсов (недостаточное военное присутствие в Афганистане и Ираке); 2) дефицит внимания (недостаточное воодушевление в обществе по поводу долгосрочной оккупации завоеванных стран); 3) финансовый дефицит (сбережений недостаточно по сравнению с капиталовложениями, а доходов от налогообложения недостаточно по сравнению с государственными расходами).
В книге “Колосс: возвышение и крах Американской империи” (2004) я указывал: США незаметно для себя пришли к тому, что вынуждены опираться на восточноазиатский капитал для поддержания платежного и бюджетного баланса. Поэтому причинами упадка и разрушения неформальной Американской империи могут стать не террористы и не спонсировавшие последних “государства-изгои”, а финансовый кризис в сердце империи. В конце 2006 года, когда мы с Морицем Шулариком придумали слово “Кимерика” – намек на химеру – для опасно нежизнеспособной, по нашему мнению, связи бережливого Китая и расточительной Америки, мы определили один из симптомов грядущего мирового финансового кризиса. Ведь если американским потребителям не были бы легко доступны дешевая китайская рабочая сила и дешевый китайский капитал, “пузырь” 2002–2007 годов не был бы настолько крупным.
Статус Америки как “гипердержавы” за время президентства Джорджа У. Буша был поставлен под сомнение дважды. Впервые Немезида явилась американцам на задворках Садра и в долинах Гильменда, где стали очевидны не только пределы возможностей американской армии, но и, что еще важнее, наивность неоконсерваторов, ожидавших демократического подъема на Большом Ближнем Востоке. Второй удар нанесло превращение кризиса субстандартного ипотечного кредитования (2007) в кредитный кризис (2008), в свою очередь перетекший в Великую рецессию (2009). После банкротства “Леман бразерз” ложные истины “Вашингтонского консенсуса” и “великой умеренности” (эквиваленты “конца истории” для центральных банков) были обречены на забвение. Вернулся призрак Великой депрессии.
Что пошло не так? С середины 2006 года я указывал в ряде статей и лекций, и особенно в книге “Восхождение денег” (опубликована в ноябре 2008 года[2], когда кризис был в разгаре), что основные элементы международной финансовой системы катастрофически ослаблены. В качестве причин я называл: увеличение краткосрочной задолженности на балансе банков; неверную оценку и завышение стоимости ценных бумаг, обеспеченных залогом недвижимости, других структурированных финансовых услуг; слабую кредитно-денежную политику Федеральной резервной системы; ипотечный “пузырь”, появление которого имеет политическую подоплеку; неограниченную продажу фиктивных “страховых полисов” – деривативов, – якобы защищающих от неопределенности, а не от поддающихся количественному выражению рисков. Глобализация финансовых институтов западного происхождения, как предполагалось, ознаменовала начало новой эпохи снижения экономической нестабильности. Взгляд в прошлое мог бы помочь предвидеть, как старомодный кризис ликвидности может разрушить шаткое здание финансового левереджа.
